Риф - Алексей Поляринов

Затем рассказывают притчу о двух оленях – это важная часть их мифологии. Идущие через лес олени используют рога для защиты или нападения, отбиваются от волков. И чем дальше они идут сквозь чащу, тем тяжелее и ветвистее становятся их рога и начинают тяготить голову, цепляются за ветки и мешают идти. Тогда один из оленей понимает, что дойти до конца можно лишь отбросив рога, избавившись от бремени. Второй не согласен с ним, он гордится рогами, их размером и красотой. В итоге второй, слишком гордый и самовлюбленный олень застревает рогами в ветвях акации и умирает. А тот, другой, отбросивший рога олень, доходит до конца, отращивает новые рога и с ними входит в Царствие Небесное.

Осипов сделал паузу. Таня с Лерой переглянулись.

– Про царствие небесное – это прям сильно, – сказала Лера.

– На этом и строится «учение» Гарина, – продолжил Осипов. – Он читает проповеди о том, что прошлое – это багаж, важный лишь до определенного момента, и у каждого в жизни есть этап, когда от прошлого нужно избавиться. Он учит, что мы всегда можем «восстать», отбросить то, что нас тяготит, то, что мешает идти дальше – избавиться от «плохой» памяти и оставить только «хорошую». Только героизм и радость, никакого стыда, никаких сожалений. Сам он, конечно же, любит рассказывать, что раньше был совсем другим, но смог переписать себя целиком, и поскольку он щедр, бесконечно щедр, он решил нести это знание людям. Но не всем, только избранным, только тем, кто готов открыться ему; знанием, позволяющим не просто контролировать былое, но и менять его, делать бывшее небывшим. А потом жертва переезжает в «Чащу», на территории которой плохие воспоминания не просто запрещены, это страшный грех, за который жестоко наказывают. К нам уже поступали жертвы Гарина. Люди, потерявшие близких – в трагедиях, в автокатастрофах. Он обещал им, что они смогут переписать события тех дней, отменить трагедию.

– Погодите-ка, он что, обещал воскресить их?

– И да, и нет. Он обещал «отредактировать» их, – Осипов заметил удивленный взгляд Тани и пожал плечами. – Это он так называет: «редактирование». На самом деле это обыкновенное эмоциональное насилие. Вместо того чтобы прорабатывать тяжелые воспоминания, он силой заставляет людей забывать.

– Разве можно заставить кого-то забыть?

– Если тебя заставляют весь день батрачить в поле, у тебя просто нет времени на воспоминания. А если ты все равно смеешь быть несчастным, могут и в подвале запереть, и в яму сбросить.

– Погодите, а если известно об издевательствах, почему его еще не арестовали? – спросила Таня.

Осипов посмотрел на нее так, словно она сказала что-то невероятное, неприлично наивное.

– Чтобы завести дело, нужны заявления и показания жертв. А они молчат, слишком напуганы. Они и с психологом-то говорят неохотно, а с полицией вообще. Они уверены, что Гарин вездесущ и обязательно узнает и накажет их за предательство.

– Господи боже, – выдохнула Таня, – но мы же можем что-то сделать? Мы уже нашли у него пару скелетов в шкафу, хотим расследование опубликовать, – показала на камеру. – Может, даже кино смонтирую.

Осипов покачал головой.

– Кино – это, конечно, хорошо, огласка лишней не будет, но это вряд ли поможет, – и, заметив вопросительный взгляд Тани, пояснил: – Разоблачения лидера, скорее всего, приведут только к тому, что паства еще сильнее сплотится вокруг него. Такой вот парадокс. Если иерархия уже выстроена и система обрела достаточную жесткость, любое давление извне будет работать исключительно на укрепление иерархии, на замыкание. Как правило, участникам культов с порога внушают комплекс «узников совести», «мы правы, а они – нет», «мы окружены врагами», «весь мир против нас». И любая агрессия внешнего мира, любые материалы в СМИ, все это только на руку основателю культа, потому что паства воспринимает эту агрессию как подтверждение избранности – «мы – носители истины, поэтому нас не любят», «если непросвещенные нас травят, значит, мы точно правы». Сломать этот механизм довольно сложно. Чаще всего культ еще много лет продолжает наращивать мощь даже после смерти основателя – его фигура мифологизируется, уходит все человеческое, остается только икона, плоский позолоченный образ.

– То есть просто прийти к ним и сказать правду недостаточно?

– Нет, почему же. Тут важен тон. Разоблачения не помогут. Если снимете фильм о том, какие они все сумасшедшие и блаженные – ничего не добьетесь. Тут необходимо какое-то очень серьезное доказательство, чтобы за Гарина взялись на самом высоком уровне и он уже не мог отвертеться. Чтобы разрушить культ, правды недостаточно.

– Мы не собираемся ничего разрушать. Мы хотим вытащить мать. Это возможно?

– Возможно. Проводите с ней больше времени. Дайте ей понять, что во внешнем мире ее действительно ждут и скучают по ней.

* * *

Таня проехала по «новому» мосту, свернула налево к пляжу и тут же увидела стоящих в реке людей в белом. Снова женщины, снова полощут простыни. И снова одна из них – мать. Таня остановилась, вышла. Пару минут молча стояла на берегу и вспоминала свой монолог в Палеонтологическом музее возле скелета брахиозавра, и думала о том, что было бы, если бы мать услышала те ее слова. Она потратила сотни часов терапии, пытаясь разобраться в этом узле эмоций в отношениях с матерью, и ей действительно – без шуток – стало легче, когда на одном из сеансов психолог сказал ей, что она не обязана любить мать только за то, что та ее родила; что это так не работает. Вроде простая мысль, но – у нее ушли годы, чтобы по-настоящему понять, что значат эти слова. И теперь она стояла на берегу, смотрела на мать и вдруг почувствовала себя свободной. Она поняла, что не обязана любить и спасать, и что никто, даже мать, не может принудить ее к любви, – и это понимание ее освободило. Когда ты понимаешь, что не обязан любить человека только по факту родства, это освобождает, потому что ты начинаешь искать в родных свойства и черты, за которые любишь их по-настоящему. И осознав это, Таня обнаружила, что помнит очень много такого, за что действительно благодарна матери. И более того – этот новый ракурс ее собственной жизни позволил ей переосмыслить отношения не только с матерью, но и с миром в целом, со всеми людьми. Она, например, нашла в себе силы наконец написать Илье. Извинилась за то, что все это время мучила его молчанием, и попыталась объясниться, и рассказала о своей беде. Ответ Ильи удивил ее – она ждала, что он будет обижен и зол, но вышло иначе – выслушав ее, он задал только один вопрос: «Я могу чем-то помочь?» – и этим растрогал ее до глубины души.

– Знаешь, это довольно жутко, – сказала Таня матери, – я приезжаю сюда во второй раз, а ты опять стоишь в реке и полощешь это дурацкое белье. Нет, правда, ты с прошлого раза вообще отсюда выходила? Или ты тут уже целую неделю так стоишь? Рыбы там, наверно, уже ноги тебе пообглодали, не?

Еще минута в тишине.

– Слушай, я давно должна была это сказать, но все как-то духу не хватало. Иногда ты меня ужасно бесишь. В природе нет человека, который бесил бы меня так же сильно, как ты. Мы с тобой постоянно обижаем друг друга. Мне кажется, что наша с тобой главная проблема в том, что мы никогда об этом толком не говорили. – Она помолчала, ожидая какой-то реакции, но мать, словно не слушала ее. – Я скучаю, – сказала Таня. – И я просто хочу, чтобы ты знала: мы с Лерой очень за тебя волнуемся и хотим, чтобы ты вернулась.