Северная корона. Часть 2 - Анна Джейн

Почти час сводные сестры и их пожилой, но молодящийся преподаватель торчали в зале ожидания. Друг с другом Марта и Юля не разговаривали, зато всяческими байками из своей музыкальной жизни их развлекал Викентий Порфирьевич, быстро пришедший в отличное расположение духа.

- И когда наш оркестр отправился заграницу, с нами вместе поехали - так, знаете ли, тогда полагалось - два сумрачных типа из КГБ, - рассказывал он душещипательную историю о своей первой поездки заграницу в составе знаменитого оркестра.

- Наш рейс объяснили, - прислушалась ко слегка невнятному женскому голосу, объявляющему о посадках и отлетах воздушных судов, Юля. Преподаватель, казалось, вообще забыл, что делает в шумном зале аэропорта, а Марта объявление проворонила, задумавшись о чем-то своем.

- Тогда скорее пошлите встречать нашего гостя! - встрепенулся пожилой мужчина, резво подпрыгивая на месте. - Вдруг он нас не заметит!

- Заметит, - сказала коротко стриженая пианистка. - И сейчас прямо мы его не встретим. Сначала он пройдет регистрацию, а после получит багаж. Мы успеем.

- Какая ты рассудительная, Юлечка, - с умилением посмотрел на нее Викентий Порфирьевич. - А я даже номер рейса не запомнил. Эх, что бы мы с Мартой без тебя делали, как бы этого Феликса... - тут он глянул на желтую табличку, - ... Грея профукали, как нечего делать.

Крестова не сомневалась, что это могло быть именно так. Она перевела чуть насмешливый, но совсем не злой, даже скорее нежный взгляд на сестру, слегка закусившую нижнюю губу и о чем-то размышляющую. Юле на самом деле хотелось, чтобы у них были хорошие отношения - пусть не самые теплые и близкие, какие бывают у родных сестер, но хотя бы приветливые. Где-то в голове у этой коротко стриженной девушки, так похожей на парня, еще в детстве словно что-то перемкнуло - что-то, отвечающее за совесть и ответственность. Юля, отлично понимая, что любимый отец, фактически живший на две семьи и бросивший первую жену с ребенком, поступил не то, что некрасиво, а аморально, чувствовала виноватой и себя.

Хоть эта девушка в душе и была бунтаркой, выступавшей за свободу и равенство каждого человека и производившей впечатление сильной и смелой личности, но в вопросах этики и отношений она старалась все делать по правилам, чтобы никого не обидеть и не унизить. Юля в какой-то степени считала себя эгоисткой, но эгоисткой разумной, как у Чернышевского, и она принадлежала к той самой породе людей, которые не могут пройти мимо несправедливости. Долг, ответственность, четкое разграничение мира на черное и белое - все это было главными ценностями в мировосприятии этой девушки.

То, как отец поступил с Мартой, ей как раз казалось несправедливым, неправильным, выходящим за грани общечеловеческого приличия. Нет, отца она уже почти не осуждала - у того, действительно, были причины оставить первую супругу и уйти ко второй, любимой и тоже подарившей ему дочку. Да и осуждать Юлия в принципе не любила, тем более родных и близких - если только саму себя. И ей было очень неловко из-за поступка отца, причем впервые этот стыд появился в далеком детстве, когда Константин Вячеславович привел Юлю в гости к Марте, а та, обычно с радостью принимавшая сестренку и с удовольствием с ней игравшая, вдруг забилась под стол с длинной белоснежной скатертью, по краю которой были вышиты зелено-синие, в тон к тонким нарядным шторкам, сложные цветочные узоры - их Юля помнила до сих пор совершенно отчетливо. Марта отказывалась выходить из своего убежища, не смотря на уговоры удивленных отца и матери, а когда Юля все таки сумела залезть к сестренке под стол, держа в руках папин фонарик и светя им в разные стороны, то первое, что она увидела - было заплаканное лицо Марты и ее большие, как блюдечки, глаза. Юля сначала испугалась и подумала, что сестра что-то наделала и боится, что ее заругает мама, потом предположила, что Марта ударилась и плачет, но все эти догадки были неверными. Сколько бы Юля не спрашивала, Марта молчала, со смесью испуга и детской злости глядя на нее и мотала головой, когда та за руку пыталась вытащить девочку из-под стола. Кончилось все тем, что из своего убежищу Марту выкурила ее собственная мама, женщина довольно строгая. Эльвира Львовна заставила дочку сесть за стол рядом с отцом и сестрой, но, увидев Константина Власовича, который притащил подарок, Марта в голос разрыдалась и убежала в другую комнату. Ее родители совершенно не понимали того, что происходит, да и маленькая Юля, чувствующая себя и тогда уже тоже взрослой, - тоже. Но она сразу же побежала следом за Мартой, чтобы успокоить ее. И тогда она услышала фразу, которая запомнилась ей на всю жизнь. Как только Юля спросила у прячущейся теперь в шкафу плачущей Марты, что с ней такое, та, на пару секунд перестав всхлипывать, ответила:

- Отстань от меня. Ты украла у меня папу.

Она высунула из шкафа голову - всю в светлых кудряшках и безумно обиженно посмотрела на Юлю опухшими разноцветными глазами. Юля, хлопая ресницами, смотрела на сестренку и ничего не говорила, не понимая смысла этих слов, хотя именно тогда у нее в груди стало расти что-то тугое, темное, постоянно стыдящее и укоряющее.

Юле с тех пор казалось, что она виновата перед Мартой, живущей в неполной семье и через силу общающейся с их общим отцом. Крестова честно пыталась наладить отношения между ними, была приветливой и проявляла заботу, но ничего из этого не помогало. Карлова как будто возненавидела и ее, и Константина Власовича, не желая иметь с ними ничего общего и словно бы позабыв, что в их венах течет общая кровь - то, от чего никогда уже нельзя будет избавиться.

В какой-то степени Юля даже слегка завидовала Нике, кузине Марты, которую несколько раз видела, потому как с ней Марта общалась куда более тесно и тепло, чем с ней самой. Впрочем, Крестова не обвиняла в этом сводную сестру - как уже говорилось, ответственной за все в большей степени она считала саму себя.

Конечно, посвящать в свои переживания пианистка никогда и никого бы не стала, а поэтому держала их запечатанными глубоко в себе. К тому же к этой душевной проблеме, нарушающей хрупкое равновесие, добавилась еще одна, связанная с самовыражением в музыке и все с тем же чувством долга и ответственности, которая Юле не столько мучила, сколько раздражала. Во время ожидания гостя фестиваля, об этой проблеме Крестовой вновь и совершенно некстати напомнил ее друг Крис, позвонив на мобильник.

- Юлка, - весело прокричал этот жизнерадостный парень в трубку, - ты где?

- На краю света. А что?

- Слушай, группа Стаса через пару дней выступать в клубе будет, - как бы между прочим сообщил хипстер. Он до сих пор общался с этим молодым человеком, и их приятельство превратилось в настоящую дружбу. К тому же Крис соизволил писать песни для группы Стаса, а потому они частенько вместе подолгу зависали в квартире у музыканта, где была оборудована домашняя скромная студия. Время от времени Крис тащил Юльку к Стасу, живущему одному, и они вдвоем начинали уговаривать талантливую девушку сыграть вместе с ними на синтезаторе. Юля тогда начинала жутко беситься, потому что тогда остро ощущала жизненность известной поговорки: "Хочется, да колется".

- И что?