За окном - Джулиан Барнс

В провинции Куланж-ла-Винос судья, прочитав книгу Самюэля Смайлса («Познай себя»), настолько разочаровался в себе, что утопился. Вот бы эту замечательную книгу прочитали все представители данной профессии!

Или:

Полицейский Морис Марульас вышиб себе мозги. Давайте сохраним в памяти имя этого честного человека.

Таков был стиль «Романов в три строки» десятилетием позже, хотя в то время политические взгляды следовало держать при себе.

«Исходное французское название, — пишет Сант, — может означать как „новости в три строки“, так и „новеллы в три строки“». Для колонки в газете, разумеется, актуально лишь первое название; во французском языке слово «nouvelles» чаще всего обозначает «короткие истории». Даже принимая во внимание размытость таксономии художественной литературы, назвать их новеллами можно лишь с большой натяжкой, а дотянуть до романов вообще невозможно. Однако «Романы в три строки» — более сексуально-парадоксальное название. Если «любое писательство есть компромисс», что тогда издательская деятельность?

Большинство из тысячи заметок (еще сто пятьдесят четыре Сант опускает как неподтверженные) рассказывают о той или иной форме насилия. Здесь есть убийства и самоубийства, изнасилования, анархистские бомбометания и кислотные атаки, грабежи, поджоги и отравления, намеренные или случайные выстрелы из разнообразного оружия, гибель под копытами лошадей, колесами поездов, экипажей, автомобилей и автобусов. Суициды — иногда договорные — осуществляются путем повешения, отравления, самосожжения, через посредство железнодорожных путей, реки или колодца. Как человеческий организм разрушается бешенством, так социально-экономический организм разрушается забастовками. В «Романах» есть и эксцентричные выходки, и грандиозные провалы, и обманы, и невероятно изобретательные аферы:

— Ой! — вскричал хитрый поедатель устриц. — Жемчужина!

Кто-то за соседним столиком купил ее за сто франков. В лавке полезных мелочей она стоила тридцать сантимов.

Чего не хватает в этих строчках (оно и понятно, учитывя традиции написания колонки происшествий), так это нормальности (и, следовательно, размаха, бальзаковского или какого-то иного). Нормальность прослеживается лишь в двух сферах: во-первых, значительное место отводится безобидным флотским происшествиям, которые в большинстве случаев ограничиваются небольшими повреждениями румпеля и корпуса; а во-вторых, отмечается удивительный, но неизменный интерес к выборам Майской королевы.

Для этого новостного формата существует ряд правил. Необходимо указать имена, возраст и, по возможности, профессии участников, уточнить место действия, резюмировать описанное событие и обозначить мотив, если возможно его выяснить, угадать или придумать. И все это в трех строках. Из-за этого «роман» подчас сводится к автомобильному столкновению имен:

Акт мести: вблизи Монистроль-д'Алье г-н Блан и г-н Будуасье были убиты и изувечены г-ном Пле, г-ном Паскалем и г-ном Газаньоном.

Занятия и профессии, особенно если они далеки от деятельности читателей газеты, добавляют колорита: вот торговцы каштанами, старьевщики и вздымщики. Иногда представители этих различных профессий сталкиваются:

В военной зоне, в ходе дуэли за худышку Аделину, корзинщик Капелло пырнул ножом в живот травильщика медведей Монари.

Зарежь травильщик корзинщика, ситуация была бы не столь неожиданной; место происшествия — военная зона — добавляет сюжету пикантности; фамилии предполагают горячую южную кровь, а реальная или выдуманная худоба Аделины особого значения не имеет; все вместе складывается в миниатюрный рассказ.

Лишь в редких случаях такие истории объединяются нитью повествования (в одной миниатюре группа флотских артиллеристов госпитализирована с поносом: у них в кубрике было жаркое; через несколько абзацев появляется поправка: вместо «жаркое» читай «жарко»). Однако есть и ряд повторяющихся тем, которые, возможно (а может быть, и нет), представляют личные интересы Фенеона: до сих пор неизвестно, утверждались ли редактором выбранные для печати трехстрочия. Первая тема — регулярная порча телефонных и телеграфных линий по всей стране. Раз за разом кто-то отрезает и скрытно уносит большие куски проводов. Виновника так и не удается застукать с поличным, но ближе к концу серии Фенеон сообщает:

Сложилось мнение, что телеграфные кабели похищают некие сверхъестественные существа. Но все же одно такое существо удалось задержать: это Эжен Матифо из Булони.

Вторая тема — это непрекращающаяся битва между церковью и государством за размещение в школах распятий и другой религиозной атрибутики. Одного мэра сняли с должности за «рвение в сохранении Христа в школах», других — «за возвращение Бога в школы и защиту Его неприкосновенности»; «Иисус снова на стенах…»; еще четырех мэров отстранили за желание «оставить изображение смерти Бога на глазах у школьников»; другие хотели «вернуть на стены классов изображение священных пыток». В результате появилось комическое заключение:

На этот раз в Буйе распятие крепко прикручено к стене. Это все, что можно сказать о префекте Марны и Луары.

Как видим, элегантные вариации — излюбленный прием Фенеона. Можно ли по-новому описать последнее жестокое, но, к несчастью, распространенное преступление? Тело одной из жертв «изувечено настолько, что сразу очевидна страстная натура преступника»; состояние второго пострадавшего «однозначно лишает его мужской силы». Отец убивает свою сексуально активную дочь за непроявление «должной скромности»; поденный рабочий признает, что «часто заменяет жену своей четырнадцатилетней дочерью Валентиной, которой было восемь, когда он сделал это впервые». Фелиси де Донкер, промышляющая абортами, «умело сдерживает уровень рождаемости в Брабане». Сельские насильники выступают в роли «фавнов»:

Мадам Олимп Фресс рассказывает, что в лесу Бордезака, что в департамение Гард, она в свои 66 лет подверглась неоднократному надругательству со стороны фавна.

Или:

В Краше за изнасилование был арестован г-н Пьер де Конде. Его сообщник, Альсид Лену, скрылся бегством. Возраст фавнов — 16 и 18 лет.

Элегантные вариации переходят в ироничные эвфемизмы, которые, в свою очередь, переходят в щегольскую беспристрастность. Флобер, в отчаянии от Франко-прусской войны, пытаясь сохранить примат искусства, высказал мнение, что в далеком будущем подобные бойни, возможно, будут нужны лишь для того, чтобы подкинуть писателям парочку хороших сцен. А здесь восьмидесятилетняя бретонка вешается, семидесятипятилетний старик умирает от инфаркта за игрой в кегли («Шар еще катился, а игрок уже не двигался»), а семидесятилетний падает замертво от солнечного удара («Пес Фидо поспешил съесть голову хозяина») лишь для того, чтобы один изощренный парижанин мог написать пару остроумных фраз. Фенеон, эстет и анархист, всегда культивировал независимый радостный тон: бомба у него становилась «веселым чайником», убившим шестерых, в чем и заключалось ее «внутреннее очарование» (не так уж далеко от данного Штокхаузеном описания террористической атаки на Всемирный торговый центр, от которого композитор тут же отрекся: «величайшее в истории произведение искусства»). Так же и с «Nouvelles»: являются ли они модернистским воплощением сурового и абсурдного мира, тонким продолжением словесной пропаганды или просто более утонченным выражением традиционного безжалостного стремления прессы к сенсационности? Хотя, может, конечно, справедливо и то, и другое, и третье.