Найти в Нью-Йорке - Колин Харрисон

— Я сказала вашей жене, что сделаю это, — заметила Энн, — но, разумеется, решение остается за вами.

— Давайте сделаем. Тогда она от меня отстанет.

Марц спустил брюки.

— Наклонитесь и положите руки на стол, — сказала она.

— Как она вас нашла?

— Мы разговорились.

— Подходящая тема для разговора.

— Вы же знаете, что такое женщины, — ответила она, смазывая пальцы лубрикантом. — Болтаем о чем угодно.

— Я не со всеми знаком, — проворчал он, стараясь вежливо поддерживать беседу. — Вы приехали с?..

Она вошла внутрь одним твердым движением, указательным и средним пальцами, сжатыми вместе. Он крякнул. Все они крякали, кроме мужчин, с которыми прежде занимались анальным сексом: те ожидали этих ощущений и они им нравились. Она двинула пальцы вверх по прямой кишке и ощупала боковые стенки и заднюю стенку, ища каловые массы. Затем у передней стенки она нащупала простату и стала бродить по ней пальцами, определяя гладкость, консистенцию, вздутия, асимметрию и размеры.

Там была большая опухоль, скверная опухоль.

— Что, простите? — отозвалась она. — Ах да. Я пришла с Томом Рейли. Я его жена.

— Ах вот как. — Марц напрягся, в буквальном смысле сжав задний проход. — Рад об этом узнать, доктор. Очень… а-а… информативно. Я хотел бы, чтобы вы точно узнали, от чего мне станет… лучше, что уменьшит мои затруднения.

Обычно она предпочитала, чтобы пациенты не ставили себе диагноз самостоятельно. Они неизбежно ошибались, причем в самую невыгодную сторону. Однажды к ней пришла женщина с жалобами на онемение ступней, требовавшая, чтобы ее обследовали на предмет выявления множественного склероза, однако, как выяснилось, все дело было в том, что она носила слишком тесные туфли.

— …самая благотворная профилактика, которая изменит мою жизнь, — это если ваш…

Она почти не обращала внимания на его слова, тщательно ощупывая пальцами бугристую поверхность простаты, мягко надавливая в разных местах, выясняя, причиняет ли это боль. Главное правило здесь — нажимать не сильнее, чем вы бы нажимали на глазное яблоко. Она отвела согнутые пальцы на край простаты, чтобы понять, удастся ли ей лучше оценить форму опухоли, охватывает ли та обе доли простаты или только одну.

— Доктор Рейли?

— Да? — откликнулась она.

— Я сказал — если ваш муж…

Рука Марца метнулась назад и схватила ее собственную, с влажным чмоканьем вытащив ее из ануса. Он повернулся к ней, по-прежнему со спущенными до колен трусами, свисающей рубашкой и галстуком, — и оказался близко, неприятно близко к ней. Он зажал ее пахнущие смазкой, затянутые в перчатку пальцы в своей руке, крупной, с обвисшей кожей, и уставился ей прямо в лицо.

— Если Том окажет любезность и сообщит мне… — Она боролась с Марцем, пытаясь освободиться, но его большая рука крепко сжимала ее кулак, ее врачебная власть над ним кончилась. — …что за херня творится в «Гудфарм». — Он заметил, как она смутилась. — О, ваш талантливый, амбициозный супруг что-то знает, доктор. Но не говорит мне. Он пытался сделать вид, что все в порядке. Пытался сегодня вечером, глядя мне в глаза, он лгал мне в глаза, доктор Рейли. Ничего не говорит ни мне, ни другим, насколько могу судить. У меня в его компанию вложены сотни миллионов долларов. Вам понятно? Это большие деньги, даже для меня. Деньги других людей, доктор. Акции росли. А сейчас перестали. Существует какая-то информация, которой у меня нет. Но у Тома она есть, доктор! Том знает! И я хочу, чтобы он… — Марц крушил ее руку, надвинувшись на Энн, побагровев, его нижняя губа изогнулась от злобы, как у примата, показывающего зубы, его пальцы, измазанные кровавым дерьмом, были в дюйме от ее носа, — … чтобы он сказал мне!

Он проснулся от боли, как всегда просыпался ночью, в ожидании минуты, когда аппарат отправит порцию чудесного, восхитительного лекарства по трубке, идущей к его руке. Просто нет слов, до чего он любил это зелье, он его жаждал, да, конечно, — неудивительно, что ради этого люди себя разрушают. У меня зависимость. Зато в такие мгновения голова особенно ясная, боль нарастает быстро, но ее еще можно терпеть, и наркотическая пелена пока далеко, мозг работает. Бесценные секунды. Бесценное время для того, чтобы думать, думать о единственном, что у него осталось: о сыне. Все прочее он уже потерял — тело, слабеющее день ото дня, дух, которому тело отказывалось служить, имущество — он больше не мог им пользоваться — и память, разрушенную страданиями, медикаментами и временем. И конечно, свою жену Мэри, ее он потерял много лет назад; как и дружбу собратьев-сыщиков, когда ушел на пенсию; он потерял все или почти все.

Однако он знал, что это в порядке вещей. Такое происходит с каждым из нас. Ты соединяешься со всеми людьми, когда-либо жившими и ныне живущими: он соединится с родителями, братом и сестрой, конечно же с Мэри и даже с Рэем. Наверное, в этом есть что-то утешительное. Встретиться с умершими и почувствовать, что они тебя знают. Когда умираешь медленно, есть время осмыслить смерть, проследить за ее приближением. Представить себе мир после твоего ухода, осознать необъятность времени и ту окончательную отстраненность от мира, которую дарит тебе сознание. Он провел с Мэри ее последние дни, видел, как у нее все больше западал рот, превращая исхудавшее лицо в маску, как дыхание становилось все неприятнее, он смотрел в ее пустые глаза, говорил с ней, а она говорила с ним, и он понимал, что понятия не имеет, о чем она сейчас думает. Она пыталась поделиться с ним, но и сама понимала, что у нее ничего не выходит. Часами они держались за руки, замыкаясь в своем, отдельном ото всех мире. Он знал, что никто из живущих не знает, о чем он думает. Даже сиделки — милые, профессиональные смотрители смерти.

Но пока он не умер. Пока не совсем. Он повернул голову, чтобы посмотреть, который час, и увидел, что еще только начало третьего. Рэй наверху. Ночная сиделка спит в соседней комнате. Иногда он слышал, как она бормочет во сне, и улыбался. Что-то в этом есть милое, домашнее.

Он приподнял одеяло, осмотрел длинный рубец, оставшийся после того, как доктор разрезал его, чтобы понять, что с ним не так. Шрам шел вдоль живота. Потом они его наскоро заштопали, зная, что надежды нет. Рубец плохо заживал, гноился. Медсестра сняла бинт, надеясь, что воздух поможет. Превозмогая боль, он поднял голову, просто чтобы поглядеть на гигантский разрез, который шел от грудной кости до лобковых волос. Кожа по краям высохла и сморщилась. Ниже, в гнезде седых волос, покоился его член с белым пластмассовым катетером для отвода мочи из почек. Теперь он почти не чувствовал катетер. Вот уже несколько лет, как он перестал скучать по своему пенису, ставшему для него чем-то вроде шланга. Старики даже друг другу об этом не говорят. Просто принимают — как истину, как перемену в жизни. Когда теряешь плотские желания, узнаешь о мире что-то новое, начинаешь по-другому смотреть на вещи, осознаешь, как мучаются молодые мужчины, какими они бывают глупыми и неуправляемыми.