Дорогой ценой - Эльза Вернер

– Ты ошибаешься, ни о чем подобном и речи нет. С того дня, как опекун заявил мне, что никогда не возьмет назад своего отказа, он ни разу не произнес твоего имени и просил маму избавить меня от упреков, которыми она сначала засыпала меня; но он обращается со мной с ледяной холодностью, а я… Георг, неужели тебе невозможно остаться вблизи меня?

– Я не могу сделать это, – ответил Георг, с трудом подавляя охватившее его глубокое волнение. – Я должен принять назначение, отклонить его немыслимо. При других обстоятельствах я радовался бы этой перемене – она открывает передо мной совершенно иную будущность, чем мое теперешнее положение в Р. Но я слишком хорошо знаю, что повышение имеет единственной целью отнять у меня самое дорогое мое сокровище – твою любовь и навсегда разлучить нас. Твой опекун призвал себе на помощь двух могучих союзников – время и расстояние. Может быть, они и помогут ему одержать победу.

– Никогда! – страстно воскликнула девушка. – Он не должен победить и не победит! Я обещала это тебе и сдержу слово.

Георг не заметил прозвучавшего в ее голосе тайного страха; он слышал в нем только непривычную силу воли, и его лицо просияло от счастья. Он боялся, что его возлюбленная так же по-детски, беспечно и равнодушно отнесется к разлуке, как прежде, когда она явно не понимала его печали. Сознание, что и она тоже чувствует муку расставания и с таким страхом стремится удержать его, делало его счастливым, а ее страстное обещание наполнило его душу неизведанным дотоле блаженством.

– Благодарю тебя, – с сердечным порывом произнес он. – Но ты так изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. Куда исчезла ясная веселость моей Габриэль, которая могла улыбаться с невысохшими еще слезами на глазах? Ты как-то в шутку сказала мне: «Ты еще не знаешь моей настоящей натуры». Я действительно еще не знал ее и только теперь понял это.

Габриэль ничего не ответила, но ее розовые губки, казалось, в самом деле разучились улыбаться, как будто их сковывало тайное горе, которое нельзя было высказать и тем облегчить душу.

– Прости, что я не умел ценить тебя, – с возрастающей нежностью продолжал Георг. – Сознаюсь, что часто сомневался в тебе и со страхом ожидал того часа, когда принужден буду вступить в неизбежную борьбу с твоим семейством. Теперь я вижу, что ты также можешь глубоко и серьезно чувствовать, и верю в тебя и твою любовь, даже в том случае, если сам Равен со всей своей властью встанет между нами.

При последних словах Габриэль вздрогнула, и слезы неудержимым потоком хлынули из ее глаз.

– Моя бедная Габриэль! – прошептал молодой человек, наклоняясь к ней. – Ты так не привыкла к страданию и горю, а я должен причинить их тебе! Но ведь мы ожидали того, что нам придется бороться за свою любовь; теперь это время наступило, мы должны все вынести и победить. Может быть, барон Равен когда-нибудь еще раскается, что взял на себя роль Провидения. Он этим приобрел себе лишнего врага и вовсе не такого незначительного, как думает.

Габриэль перестала плакать и, отняв у Георга свою руку, спросила:

– Вы стали врагами?

– Я уже давно был противником Равена. Он возбудил к себе много ненависти и вражды и пользовался своей властью таким образом, что она часто приносила вред его окружающим, а когда-нибудь принесет несчастье и ему самому. Он поступает неблагоразумно, удаляя от себя меня, которого он, как и многих других, покорял силой какого-то очарования; и от этого очарования я никак не мог избавиться, хотя и чувствовал, что оно парализует мою силу воли. Недаром доктор Бруннов предостерегал меня от демонической силы этого человека, она нередко заставляла меня восторгаться там, где следовало бы осудить. Теперь чары нарушены, а вдалеке, в резиденции, исчезнут и те отношения, которые связывали меня здесь с моим непосредственным начальством.

– Что ты хочешь сказать? Я не понимаю твоих намеков.

– Тебе и не нужно их понимать, – решительно объявил Георг. – Но обещай мне одно: что бы ты ни услышала обо мне, не думай, что мною руководит личная неприязнь или низкая месть за отказ в моей просьбе. Я уже давно решил вступить в борьбу с губернатором нашей провинции, так как эта борьба необходима, а кроме меня, никто не осмеливался выйти на бой с могущественным Равеном. Я уже приготовил оружие, но тут я познакомился с тобой и узнал, что человек, с которым я намерен был бороться не на жизнь, а на смерть, держит в своих руках все счастье моей жизни, и у меня не хватило мужества. Это было с моей стороны трусостью, но хотел бы я знать, кто на моем месте поступил бы иначе, у кого хватило бы силы воли разрушить все свои надежды на любовь и счастье, только что расцветающие для него? Теперь они окончательно разрушены. Твой опекун с беспримерной жестокостью отказал мне в твоей руке даже на будущее время, хотя у него самого оснований и прав было не больше, чем у меня, когда он сватался к дочери министра. Мы расстались открытыми врагами. С этого дня я буду руководствоваться лишь тем, что считаю своим долгом. А теперь прощай!

Габриэль удержала его:

– Георг, ты не должен так уходить от меня, с такими неясными угрозами, которые невыразимо пугают меня. Что ты хочешь делать? Я хочу и должна знать.

– Избавь меня от объяснений, – решительно сказал молодой человек. – Ради тебя самой я не смею делать тебя моей сообщницей. Ты еще не свободна, как я. Ты останешься здесь, в непосредственной близости своего опекуна, в ежедневном общении с ним. Ты считала бы себя виновной, если бы хоть мысленно приняла участие в чем-нибудь…

– Что угрожает ему? – прервала его Габриэль так странно дрогнувшим голосом, что Георг был озадачен.

– Ты говоришь о бароне Равене? – медленно произнес он. – Разве ты считаешь меня способным на бесчестный поступок?

– Нет, нет, но я боюсь за тебя, за нас всех!

– Будь спокойна, я всегда сражаюсь с поднятым забралом и говорю от имени сотен людей, которые сами не решаются заговорить. Губернатор Р-ской провинции может ответить мне, как ему заблагорассудится. Он – сильный мира сего, и его голос будет услышан раньше других; вся опасность исключительно на моей стороне, но зато на моей стороне и правда. А теперь прости меня. Если будет возможно, ты получишь от меня весточку из столицы, но если бы ты не получила даже ни одной строки, все-таки верь, что ты одна наполняешь все мои мысли и желания и что я никогда не откажусь от своих прав на тебя, если не услышу из твоих собственных уст, что ты отказываешь мне.

Он обнял Габриэль в первый раз после того дня, когда признался ей в любви. Прощание было коротким и горестным, еще несколько нежных, страстных слов, последнее пожатие руки, затем Георг вырвался из объятий невесты и ушел.

Габриэль опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Слеза за слезой катились у нее между пальцев, но этот плач был вызван не только разлукой. Другая, неопределенная скорбь сжимала ее сердце, грозя своей таинственной, но страшной силой заслонить все прошедшее.

Последние недели в доме Равена были не из приятных. Хотя с внешней стороны не произошло никаких перемен и все продолжали видеться и разговаривать друг с другом и за столом, и во время приемов, но прежняя непринужденность уступила место натянутости отношений, тяжелым гнетом лежавшей на каждом члене семьи. Баронесса Гардер страдала от этого меньше других. Она не могла понять, как мог поверхностный, ребяческий роман Габриэль так глубоко огорчить Равена. По ее мнению, этому делу был навсегда положен конец запрещением барона и удалением Винтерфельда из Р. Габриэль, без сомнения, должна будет опомниться. К тому же она рассчитывала на одно верное средство, чтобы отодвинуть на задний план романтическую затею дочери: это средство заключалось в ухаживании молодого поручика Вильтена.