Неосторожность - Чарльз Дюбоу

Много лет назад Гарри был знаком с одним гомосексуальным типом, жившим в квартире неподалеку. Фантастическая квартира, похожая на египетский ночной клуб. Гарри и Мэдди выпивали с хозяином по ночам и всюду с ним таскались. «Ледойен», «Кастель», «Ле Барон», и в конце концов, когда начинали петь птицы, они возвращались в квартиру comte выпить по последней. К тому времени уже светало. Мужчина, немолодой и коренастый, говорил Мэдди, что Гарри повезло, что с ним жена. Гарри улыбался, не пугаясь; его веселило это декадентство во вкусе Пруста.

Моросит мелкий дождь, волосы у Гарри влажные. У него нет ни шляпы, ни зонта, но ему безразлично. Он любит гулять. Нью-Йорк, Лондон, Рим, Париж. Неважно, какой город. За это он и не любит Лос-Анджелес и большинство американских городов. Мало тротуаров.

Он шагает вдоль реки до пляс де Вож, самой старой в Париже, потом поворачивает обратно. Выходит на Сен-Оноре. Идет мимо знаменитых магазинов. Их элегантные товары благоухают красивой жизнью, лыжными курортами, средиземноморскими островами, богатыми загорелыми мужчинами, аристократическими женщинами. Гарри останавливается перед одной из самых больших витрин и, поддавшись порыву, заходит в магазин. Высокие элегантные vendeuses[4]наблюдают за ним. Он не привык к подобным магазинам. В отличие от большинства мужей его не таскали на шопинг, не заставляли томиться в ожидании у примерочных, наблюдая за сложными танцами продавца и покупателя.

Он смущенно бродит между вешалками, рассматривает ценники, стараясь не показать своего изумления. Внимание его привлекает черное коктейльное платье. Оно стоит тысячи долларов. Мэдди никогда в жизни не покупала ничего настолько дорогого. Но цена не имеет значения. Ему нужно, он хочет купить что-нибудь для Клэр. Это щедрость свежей любви.

Гарри подзывает одну из продавщиц. Пытается говорить по-французски и не путать французский со своим еще более условным итальянским. В отличие от Мэдди языки даются ему нелегко.

– Je veux acheter cette robe[5].

– Mais oui, monsieur. Savez-vous la taille?[6]– Она рисует руками в воздухе очертания женской фигуры.

Гарри растерянно смотрит на нее. Он понятия не имеет, какой у Клэр размер.

– Не знаю, – говорит он, чувствуя себя идиотом.

Продавщица подносит руки к своим бедрам.

– Как я? – спрашивает она по-английски.

Он забыл слово.

– Нет, меньше.

– Ah, pas de problème[7], – говорит она.

Она находит то же платье меньшего размера.

– Если не подойдет, я смогу его обменять?

– Oui, monsieur. Конечно, мсье.

Уже почти стемнело. Гарри возвращается в отель, помахивая пакетом, где в коробке свернуто платье, защищенное слоями папиросной бумаги. Это не он. Это кто-то другой. Тот, кто останавливается в дорогих отелях, ходит по дорогим магазинам, встречается с женщиной, на которой не женат. Это роль, в ней он обживается. Здесь все нереально. Если кто-нибудь его ущипнет, он проснется. Но Гарри не хочет просыпаться.

Он поднимается в номер. Там так же темно, как было, когда он уходил. Обнаженная Клэр едва шевелится. У нее теплое тело, волосы растрепались, дыхание несвежее.

Она улыбается, приоткрыв глаза.

– Хорошо прогулялся? – сонно спрашивает она, подавляя зевоту.

– Да. Люблю. Это, однако, была моя самая дорогая прогулка по Парижу. – Гарри с улыбкой показывает ей пакет. – Я купил тебе подарок.

Клэр садится в постели.

– Боже, обожаю эту фирму!

Она забирает у него пакет. Покрывало соскользнуло, открыв ее грудь. У нее мягкие розовые соски. Он думает о том, что пока находится под покрывалом.

Клэр поднимает платье и восклицает:

– Какая красота! Не верится, что ты его купил.

Она спрыгивает с кровати и обнимает его.

– Это лучший подарок за всю мою жизнь, – говорит она, целуя его. – Спасибо тебе.

– Примерь. Посмотрим, подойдет ли. Я не знал, какой у тебя размер. Продавщица сказала, что можно обменять, если что.

– Я сейчас.

Клэр убегает в ванную. Тяжелая дверь щелкает, закрываясь. Гарри сидит на кровати и ждет ее.

– Идеально! – кричит она из-за двери.

– Покажись.

– Нет. Я хочу устроить сюрприз.

Клэр выходит из ванной, дразняще обнаженная. Подходит к нему, наклоняется, качая грудями у него перед лицом, как спелыми грушами, слегка касается губами его щеки.

– Дай, я тебе покажу, как мне понравился подарок.

Вечером она надевает платье на ужин. Черные волосы, черное платье, светлая кожа. Клэр – сама юность, живость, сексуальность. Она самая красивая женщина в ресторане. Посетители поднимают головы и смотрят на нее, когда она входит. Словно на ней вовсе нет одежды. От того, что идешь за ней, кружится голова. Метрдотель проводит их к столику.

Гарри поражается переменам, произошедшим в Клэр. Из безыскусной девушки она превратилась в эту даму, одетую по последней моде. Какой была бы ее жизнь, если бы она не встретилась с ним на пляже? Если бы не пришла на ту судьбоносную вечеринку?

– Поверить не могу, что мы в Париже, – взволнованно говорит она.

Сегодня Гарри и Клэр ужинают в отеле. У здешнего ресторана две звезды. Завтра они куда-нибудь сходят.

Они обсуждают планы. Она знает этот город с детства, он отчасти навсегда связан для нее со скучными воскресеньями и душными комнатами. Гарри хочет показать ей другой Париж.

Официант приносит меню. Они заказывают коктейли. У Клэр безукоризненный французский. Официант старается не показать своего удивления. Он принимал ее за американку.

– Я и не знал, что ты так хорошо говоришь, – замечает Гарри. – Мой французский в основном сводится к тому, что можно заказать из меню или винной карты.

– Давно не говорила, – произносит Клэр. – Занималась перед поездкой, но пока еще не освоилась до конца. И я так много забыла. Мама всегда утверждала, что у меня хорошее произношение. Я много лет жила с французским паспортом. У меня было двойное гражданство, пока не заставили выбирать. Паспорт у меня до сих пор сохранился. Лежит дома в шкафу. В нем фотография, на которой мне тринадцать или четырнадцать лет. Я его храню, он мне напоминает, что я все-таки наполовину француженка.

– Ты никогда не хотела проводить здесь больше времени? В смысле, пожить?

– Ребенком – нет. Я ненавидела сюда ездить. Наверное, мне повезло. Большинство моих ровесников отправлялось в «Диснейленд», а я – в Париж. Но это был Париж без радости, без веселья и без красоты, без искусства, без всего того, ради чего сюда приезжают. У моих дедушки и бабушки даже не было телевизора. Мы с братом долгие часы сидели на жесткой кушетке у них в гостиной, пока мама с ними болтала, пила чай и грызла печенье. Это было невыносимо. Я видела небо за окном, представляла, как другие дети, настоящие французские дети, играют в парке или идут в зоопарк. Когда умерли бабушка и дедушка, мне стало легче. Я знаю, ужасно звучит, но это правда.