Территория отсутствия - Татьяна Лунина

…Пассажирка вошла в вагон. Чисто, тепло, ковровая дорожка скрадывает шаги, посмотрела на часы: без двух двенадцать. Номер в билете соответствовал середине вагона. «Хорошо бы там не было никого», — размечталась она. Но в дверной щели двухместного купе просматривался человек. Попутчица досадливо поморщилась, сдвинула дверь, полностью освобождая проход. Спиной к ней стоял мужчина в темном костюме и смотрел в окно.

— Добрый вечер, — вежливо поздоровалась она, мысленно посылая этого типа к черту.

— С Новым годом, — обернулся «костюм». — Вы явились минута в минуту, Мария, — с безмятежной улыбкой на нее смотрел Вадим Стернов. Удачливый ресторатор, елисеевский друг и пятое колесо в телеге, отправлявшейся из Петербурга в Москву.

— Здравствуй, Машенька! — в каморку эксперта протиснулся бывший коллега. — А я попрощаться зашел. Звонил тебе домой — телефон не отвечает.

— Добрый день, Тимофей Иванович! Я теперь дома редко бываю, мне лучше звонить на сотовый.

— Конечно, такой девушке ни к чему дома сидеть, любоваться стенами. Надо к людям, чтобы тобой любовались.

— Каждое утро перед зеркалом умываюсь и не вижу там ничего, чем бы можно было любоваться. Чай будете? У меня плюшки свежие и ваш любимый зефир в шоколаде.

— С удовольствием! А красота твоя, Машенька, как фитиль, — просветил отставной вояка. — Безобидный, пока не запалишь, а огонек поднесешь, рванет так, что небо с овчинку покажется.

— Не собираюсь ни с кем воевать, — успокоила с улыбкой Мария, заваривая чай.

— Ты-то, может, и нет. А вот тебя завоевать охотники найдутся всегда.

— Дорогой Тимофей Иванович, я не крепость, чтобы меня завоевывать.

— Каждая женщина — крепость. Только одну лучше стороной обойти, а за другую и жизнь положить не жалко. Как встретила Новый год?

— Под стук вагонных колес.

— Ездила куда?

— В Санкт-Петербург.

— В Ленинград, значит, — уточнил непримиримый к переменам полковник в отставке. — И как?

— Отлично.

— Понятно. Я тоже хорошо праздник провел. С детьми. Правда, зять сначала немного куксился, жаловался, что плечо ломит, зуб ноет, но после второй рюмки повеселел и про все забыл. Даже внучка, младшенькая, не спала до часу, представляешь? Все норовила деда за нос щипнуть, разбойница! Под конец совсем расшалилась, опрокинула мне на новый костюм вино. Дочь ее нашлепала и отправила в постель. А я потом казнился: вырядился, точно старый петух, из-за моих перьев ребенка наказали. — Тимофей Иванович виновато улыбнулся, как человек, счастье которого так велико, что нелишне оставить чуток для надуманной вины, пустяковой болезни, досадливой мелочи — любого незначительного негатива. Известно ведь: чужая зависть грызет не только себя, но и других. Зачем провоцировать ее аппетит?

— Еще чаю?

— Не откажусь, — он с интересом наблюдал, как льется из фарфорового носика душистая шафранная жидкость. — А мой Генка познакомился с девушкой.

— Надеюсь, она окажется лучше других.

Старший Козел вздохнул:

— Время покажет. Но по себе знаю: человек не должен быть одиноким. Одному плохо. С одним крылом не взлететь, на одной ноге не прошагать. Всевышний не зря создавал каждой твари по паре, двоим — всякое горе легче, любая радость сильней, — он отодвинул чашку. — Спасибо за угощение, Машенька, пойду. Я, собственно, вот что хотел сказать… Хороший ты человек, Мария Николаевна, светлый. Дай Бог тебе тоже счастья.

— Я счастлива, — улыбнулась она. — Огорчает только, что вы меня подсластили. А сладкое, как известно, вредно.

— Поживешь с мое, и тебе захочется чайку не пустого попить, а с сахарком, — серьезно ответил Тимофей Иванович, игнорируя шутку.

Когда бесшумно закрылась дверь, Мария отчетливо поняла, что больше они не увидятся.

Ценный работник «Ясона» бездумно взирала на шоколадные холмики в открытой коробке, а на лицо наплывала блаженная улыбка. Кто бы мог подумать, что можно так вдруг поглупеть? И что послужило причиной? Затянувшееся одиночество? Неожиданная встреча, которая уже не казалась случайной? Ожидание чуда в новогоднюю ночь? Вопросов много, ответ один: она явно тронулась умом. Потому как иначе чем помешательством назвать нынешнее состояние невозможно.

Внезапное решение вернуться в Москву обернулось непредсказуемой встречей. То ли крыло приложил к этому ангел, то ли подсуетился бес, но человек, для которого месяц назад не находилось места ни в мыслях, ни в сердце, неожиданно заполнил собой все вокруг.

Она вспомнила, как разозлилась при виде Вадима в двухместном купе. Потом растерялась, потом смирилась, разумно предположив, что на месте Стернова мог оказаться гораздо худший. Это была последняя мысль, которую спродуцировал разум, затем его продуктивность иссякла.

Вначале все выглядело вполне пристойно и безобидно: сдержанное «здрасьте» без намека на радость, звякающая ложка в стакане с чаем, корректность знакомых, но равнодушных друг другу людей. Когда же случился сбой? Когда столкнулись лбами, наклонившись разом за скатившимся со столика апельсином? Или когда в Бологом подвыпивший Дед Мороз орал, что любит какую-то Галю, и лихо отплясывал на платформе? Они веселились, наблюдая из окна за бравым «дедком» в новогодней ночи, и одно плечо ощущало сквозь ткань тепло другого. Когда он рассказывал о тибетских монахах, о великом спорщике Депардье, о парижанках, о картинах Эль Греко, потрясших его в Кафедральном соборе Толедо, о корриде, о старой, скупой на слова таитянке, чья бабка знала Ван Гога? Или когда он небрежно обронил, что все имена в мире не стоят одного — Мария? А может, все началось еще осенью, с той странной усмешки в прихожей? И оставался только легкий щелчок по скорлупе, за которой пряталась от жизни бестолковая одиночка? Она давно распрощалась с иллюзиями, не доверяла эмоциям и на собственном опыте убедилась, что рациональное надежнее эмпирического. Две тысячи третий оказался бунтарским годом, с первых минут толкнул к мятежу — против себя. Мятежницу такой бунт не пугал — будоражил.

— Грымза не заваливалась? — в приоткрытую дверь просунулась встрепанная головка Леночки Карасевой. С уходом Тимофея Ивановича молодая сотрудница сделала головокружительную карьеру: скакнула с секретарского стула на место продавца-консультанта. Легкую встрепанность Леночка позволяла себе в последнее время частенько, а точнее, каждый раз, выходя из начальственного кабинета. И чем чаще лохматилась Карасева, тем больше мрачнела Подкрышкина.

— Ты спрашиваешь о Виктории Акакиевне?

— О ком же еще? — девушка по-хозяйски плюхнулась на стул, еще хранивший тепло предыдущего зада. — Кто у нас вечно повсюду шныряет, за всеми следит? Можно и мне чайку?

— Почему пусто в торговом зале? Я, что ли, должна обслуживать покупателей? — заполнил каморку тигриный рык. — Вы, Елена, безответственно относитесь к своим обязанностям, боюсь, нам с Игорем Дмитриевичем придется пересмотреть вашу зарплату.