Последняя молитва шахида - Александр Тамоников

Дверь перед Владимиром захлопнулась. Он не знал, что делать. Куда идти. Сел на ступени лестницы, закурил.

Вот и все!

Он своими руками погубил то, чем дорожил больше жизни!

Потом был отпуск, во время которого Володя не поехал, как обычно, домой. А остался при училище, постоянно пытаясь встретить Веру. Но та закрылась от него в своей квартире. Только отец ее как-то вышел с ним на улицу.

– Не надо тебе, Володя, больше приходить сюда, не надо. Плохо ей, болеет она. И сам должен понять, то, что сделал ты, не прощается! Что же ты наделал, парень?

– Да не виноват я был, клянусь! Чем угодно и кем угодно, и ничего, ни с кем у меня не было и не могло быть. Потому что водка вырубила меня до появления этих проституток, черт бы их всех побрал! Ну сами посудите, если я не заметил, как приходила Вера, то в каком состоянии я мог быть?

– Эх, Вова, Вова! Мне-то чего объяснять? Я бы, может, и понял. Но Вера? Она – это совсем другое. Она подлости не прощает! Не быть вам вместе. А жаль! Честное слово, жаль. Что вот так все обернулось. Ты уж оставь ее, пожалуйста, Володь.

– Хорошо!

Бережной резко развернулся и ушел. А через некоторое время его вместе со взводом отправили на ремонтную практику и войсковую стажировку, которые длились более двух месяцев. Крамаренко же остался стажироваться в училище.

Володя за время отсутствия все же лелеял надежду по возвращении как-то сгладить конфликт. Что он вернется к другой Вере, которая сможет его понять и простить. Его надежды сбылись в одном. Он действительно вернулся к другой Вере.

Каково же было его удивление и возмущение, когда, прибыв в училище, он узнал, что Вера, его Вера, вот уже месяц как является женой Крамаренко! Удивление и возмущение сменилось в нем на ярость! Он тут же отправился в двенадцатую роту, где старшинствовал Крамаренко. Тот оказался в своей каптерке.

Молча, только переступив порог, Владимир врезал старшине в челюсть, отбросив его в угол помещения. Затем он рывком поднял Крамаренко, дважды ударил в печень и солнечное сплетение. Старшина переломился от боли пополам. Володя нагнулся к нему:

– Что, чмо? Моментом, сука, воспользовался? Веру отнял у меня? Удавлю, гада, если не разведешься в неделю, понял? Я ее никому не отдам!

– Она моя жена, и останется таковой, ты сам просрал все, герой!

– Что ты сказал, сучара?

Володя подтянул к себе разбитую физиономию Крамаренко:

– Повтори, что ты сказал?

– Вера моя жена, а тебе за меня мандец! Узнаешь прелести дисбата!

Владимир нанес удар головой в голову старшине, лишая его сознания. Тут его и скрутили подоспевшие на шум курсанты его роты.

А через три часа Бережной уже сидел в одиночной камере гарнизонной гауптвахты, в отсеке для лиц, подлежащих после следствия осуждению. Володя ждал трибунала. Но то ли вступилась Вера, то ли коллектив батальона, дружно вставший на его защиту, повально ненавидя уставника-старшину, то ли сам Крамаренко взял первоначальную вину, приведшую к драке, на себя. То ли командование училища не пожелало раздувать дело, когда до выпуска оставалось менее двух месяцев, но уголовное дело в отношении Бережного прекратили, хотя до государственных экзаменов оставили Володю на гауптвахте, все в той же одиночке.

Так и сидел он, готовясь параллельно к госам, пока однажды, когда в караул заступили курсанты училища, к нему вечером не зашел старший лейтенант. Командир взвода со второго курса и начальник караула в настоящее время. Он принес с собой табурет, сел напротив Бережного, предложил сигареты. Закурили, что было категорично запрещено. Старший лейтенант спросил:

– Сидим, ковбой?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– Что же ты так, по-глупому попал?

– А разве можно попасть по-умному?

– Тоже правильно! Я тебя понимаю. У меня был подобный случай. Жена изменила, а я любил ее. Клянусь, пристрелил бы! Я тогда в наряде стоял и домой слинял по-тихому, а там моя благоверная с майором, начальником клуба, в постели забавляется…

– Так почему не пристрелили?

– Осечка вышла, патрон в патроннике наперекос встал, пока выбросил его, любовники в чем были в окно на улицу ломанулись. Даже окно не открыли. Хорошо, что в бараке жили, с первого этажа ушли. Вот так! Но тогда баба виновата была, а у тебя? Порядочная девочка, ты – нормальный пацан, а что допустил? Слышал, как все у вас с невестой вышло. Ну а «хомута» зачем бил? Он-то тут при чем был? Ведь без согласия женщины никакой свадьбы не было бы. Значит, она добровольно за него пошла? За что же старшину бить?

– За все его паскудство!

– Если бы это что-то изменило, то я, может, и понял бы, а так ты камеры этой добился. Хорошо, хоть дело прекратили. Да! Кстати, ты с невестой своей бывшей увидеться не хочешь?

– Что?

– Пришла она. Просит встречи с тобой. Хоть и запрещено это Уставом гарнизонной службы, но ладно. Решение за тобой! Хочешь, пропущу сюда, нет, откажу. Но я бы на твоем месте поговорил с ней. Может, ничего и не изменится, но тебе легче станет, по себе знаю. Ну что?

– Пропустите!

– Только постарайтесь недолго, а то принесет нелегкая какого проверяющего, ее и спрятать здесь негде будет. Ну а коли разговор серьезный пойдет, не торопись, как-нибудь, если что, отмажемся.

– Спасибо вам, товарищ старший лейтенант.

– Удачи тебе, курсант!

Он ушел, и минут через пять в камеру вошла Вера. Во всем черном, словно траурном одеянии.

– Здравствуй, Володя.

– Здравствуй.

Вера присела на кончик принесенного старлеем табурета.

– Как неуютно тут и темно, страшно.

– Да. Это не твоя спальня.

– Сам же виноват!

– А разве я на что-то жалуюсь?

– Нет, ты не из таких.

– Зачем пришла?

– Не знаю. Внезапно почувствовала непреодолимое желание увидеть тебя и пошла. Думала, пропустят, хорошо. А нет, так, может, и лучше будет? Успокоюсь!

– А что тебя волнует?

Вера не ответила на вопрос Володи, задав свой:

– Скажи мне, Володь, в ту проклятую ночь у тебя действительно ни с кем ничего не было?

– Какая тебе теперь разница?

– Большая!

– Не было. Ни с кем и ничего! Только водка свалила меня! И ничего я не понимал. Ты же знаешь, я не пил, а тут… Да что об этом теперь?

– Мне сказали, что тебя не будут судить и дадут закончить училище.

– Мне без разницы, что мне дадут, а что нет.

– Понимаю.