Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации - Владимир Жельвис

Английский язык более бесцеремонен: соответствующее учреждение в американской армии носит официальное (!) название «shit-house» (в России это, вероятно, была бы какая-нибудь «сральня»).

Из всего вышесказанного вытекает возможность выделить ещё две функции бранной лексики. Функция 30 – ассенизационная, или промокательная, очищающая другие слова и делающая возможным употребление приемлемого слова, эвфемизма.

31 – цивилизующая отношения, снижающая возможность или необходимость прямой физической атаки.

Итак, инвектива социально полезна, во-первых, как более цивилизованный по сравнению с физической атакой способ выражения агрессии, а во-вторых – как некий «ассенизатор» понятий. Нельзя также забывать интегрирующую, объединяющую роль инвективы, сходную с той, какую играют, например, некоторые особенности произношения выпускников престижных британских университетов, с помощью которых они без труда выделяют друг друга даже спустя много лет после окончания учебного заведения.

Но инвективизация речи одной социальной группы одновременно обособляет её, противопоставляя её другим, избегающим инвектив или предпочитающим другие инвективы. Создание «корпоративного духа» может рассматриваться, таким образом, диалектически как объединяющий и разъединяющий фактор.

К числу положительных качеств инвективного общения можно отнести определённую критичность, как и всякая критичность, небесполезную для общества. Однако очевидно, что в данном случае критичность явно направлена на разрушительные цели. Цинизм и отрицание общепринятых ценностей, выражающиеся в вызывающем нарушении сильных табу, не сопровождающиеся хоть какой-нибудь положительной программой, никак не содействуют прогрессу общества.

Одно из существенных тактических достоинств инвективы – известный выигрыш времени. Даже в случае непроизвольного междометного восклицания, не говоря уже о сознательном обращении к такому способу общения, инвектива как бы даёт субъекту отсрочку для выбора наиболее перспективной тактики.

Не следует также забывать, что существуют люди, для которых снятие запретов уже представляет собой подобие интимности: инвективный конфликт может подсознательно рассматриваться как пусть уродливый, но суррогат близости. Со стороны это может показаться странным, но если задуматься: что лучше, месяц жить рядом и не разговаривать и копить в себе злобу и раздражение, или вдребезги поругаться? Конечно, «оба хуже», но всё же, всё же… Можно рассматривать брань как неосознанно желательный коммуникативный инструмент, парадоксальным образом превращающий орудие отталкивания и декларирования вражды ещё и в орудие некоторого сближения.

Отрицать в двух последних случаях определённый положительный смысл обращения к инвективе нельзя. Однако эти и любые другие случаи инвективизации речи необходимо рассматривать в двойном аспекте и как непосредственный и как окончательный, долгосрочный эффект. В погоне за немедленным облегчением человек обращается к инвективе и это облегчение получает. Таким образом, как индивид он остаётся в тактическом выигрыше, что и обеспечивает популярность такого способа общения.

Однако в конечном, стратегическом счёте он даже как индивид определённо проигрывает, закрепляя в своей модели поведения разрушительные моменты, далеко не безобидные для его собственной личности. Получаемое грубо чувственное удовлетворение в конечном счёте приводит к нанесению самому себе морального психологического ущерба.

Ещё одна причина того, почему инвективу нельзя зачислять в психологические союзники человека – это её крайняя неточность. Задача инвективы в ситуации эмоционального конфликта – просто оглушить, ошеломить в надежде, что адресат не сможет в результате оказать сопротивление. Как уже отмечалось, такое оглушение работает в обе стороны, поражая и самого инвектанта. Это как попытка отравить врага газовой атакой, не надев на себя противогаз. В результате инвективной атаки атакующий испытывает понижение собственной самооценки, даже если ему самому кажется, что дело обстоит противоположным образом. Сквернослов живёт в мире перевёрнутых представлений, точно так же, как и его оппонент.

Кроме того, полезно помнить, что в ходе ссоры первоначальная цель (например, выяснение истины) вполне может утратиться, и, таким образом, брань может начать преследовать совсем другую задачу: например, побольнее уязвить противника, и всё сводится просто к перечислению чужих пороков и недостатков. Переживание, таким образом, движется не по тому каналу, на который рассчитывали говорящие. Д. С. Лихачёв называет эту ситуацию тупиком:

Вдумаемся в эти точные слова. Обращение к инвективе есть признание говорящим своего психологического банкротства, капитуляция перед ситуацией вместо овладения ею.

Очевидно, что такая противоречивость самой ситуации инвективы приводит к тому, что на протяжении неопределённо долгого времени общество будет ожесточённо бороться с инвективизацией речи, с одной стороны, справедливо усматривая в инвективе серьёзную опасность своему благополучию, а с другой – подсознательно ощущая, что вовсе без инвектив оно тоже не может нормально функционировать.

Борьба с инвективным словоупотреблением необходима и желательна, и общепринятые формы этой борьбы – общественное осуждение, кампании против сквернословия в прессе, цензурные ограничения, соблюдение соответствующих законодательных актов – оказывают определённый сдерживающий эффект. Вместе с тем из сказанного выше вытекает, что такая борьба принципиально не может закончиться полной победой, отчего не имеет смысла ставить перед собой такую цель.

Однако означает ли сказанное, что инвективное общение всегда будет иметь точно такой же вид, что сейчас? Существует ли какая-либо более безопасная альтернатива как средство превращения агрессии во что-либо более приемлемое?

Увы, ответ может быть только отрицательным. В любой национальной культуре людям необходимо выразить отрицательные эмоции. А как их выразить, решает каждая культура сама, и сама она выбирает для этого средства. Главное, чтобы эти средства выразили желаемую эмоцию.

Ниже ещё будет показано, как сильно культуры могут в этом плане различаться, но его суть всё равно будет одна и та же. И если, условно говоря, какая-нибудь культура вместо того, что в переводе соответствует русскому мату, предпочтёт какое-нибудь «Серый волк!», то восприниматься этот «волк» будет точно так же, как мат в русской культуре: грубо, вульгарно, нецензурно. А что русскому это ругательство покажется смешным и очень слабым, носителю данной культуры абсолютно безразлично. И считать его более вежливым, чем русского, просто глупо.