Воскресенье - Эрмис Лафазановский

что они попали в капкан вместе и в один и тот же момент. И кем бы они ни были, их не устраивает быть обнаруженными и тем более пойманными в такую ловушку. Я думал, что их безалаберность — это результат обильной выпивки, а на самом деле они бухали и курили невесть что и сколько в качестве компенсации пережитого стресса. Хотя должен признать, что второй вариант, касающийся их отношений, мне показался немного странным. А именно, какие любовники стали бы вместе расхаживать по городу и впутываться в такую опасную авантюру? Но с другой стороны, какое мне до этого дело! Наивный простак остается таким до конца жизни. Или нет?

Итак, кем бы они ни были и в каких бы отношениях ни состояли, опасность по-прежнему подстерегает их так же, как и меня. Раскрытие их адюльтера в таких обстоятельствах было бы гораздо более опасным для них, чем для меня, потому что в их случае было бы замешано гораздо больше людей, чем в моем.

Тем временем Божо просунул правую руку под белую блузку Веды, сидевшей рядом с ним, привалившись спиной к стене, и стал искать ее грудь. Та откинула голову назад, наверное это было признаком того, что действия Божо ей нравились. При этом послышался металлический звук ее серег и браслетов, когда она попыталась поправить прическу. Божо стонал от удовольствия, а Веда подтянула ноги к подбородку, желая придвинуться всем телом как можно ближе к Божо.

Меня будто и не существовало.

Они меня не замечали. Меня никто не замечает и меня как будто не существует, когда дело касается грубиянов и невеж. Когда рядом появляются наглецы и нахалы, завораживающие меня своей экстраверсией, я всегда исчезаю.

Потом, глядя вверх и в сторону, я спросил, неужели им все равно, чем закончится наше заточение, неужели их не заботит, что с нами будет, и не думают ли они, что лучше попытаться найти решение, как выбраться отсюда, чем не переставая лизаться.

После этого монолога Божо сказал, что если мне хочется глядеть, то я могу глядеть, если мне хочется присоединиться к ним, то я могу присоединиться, а если нет, то мне следует заткнуть хлебало и уйти в другую комнату.

Я не любитель драк, то есть я никогда не нападал на кого-либо с кулаками, чтобы выразить свой гнев или исправить причиненную мне несправедливость, но в тот момент, ей-же-ей, мне хотелось сделать что-нибудь такое. Впервые с тех пор, как я очутился там, у меня закипела кровь, и мне захотелось наброситься на Божо и просто растоптать его, а Веду забросить в угол между пластиковыми ведрами уборщицы и ее вонючими швабрами. Конечно, я этого не сделал, хотя может, и надо было отомстить ему за то, что он напал на меня первым, когда мы тут оказались, но я отступил. Я всегда отступаю. Дело не в том, что умный не связывается, а скорее в том, что трус всегда отступает. Но на этот раз я не боялся ни Божо, ни Веды. Я боялся, что только усугублю свои проблемы и сделаю положение, в которое попал, еще невыносимее. Поэтому я медленно встал, поглядел в их полузакрытые глаза, открыл дверь, ведущую в торговый зал магазина, и вышел.

— Перекури, — сказал мне Божо, когда я выходил, но его голос был уже далеко позади. Я обошел весь магазин, на этот раз совсем не сгибаясь. Меня больше не волновало, поймают ли меня и что со мной будет дальше. Я чувствовал только, что во всей этой ситуации, по крайней мере до сих пор, мне удалось сохранить собственное достоинство и высокие моральные ценности. Во всяком случае, внутри этого места, а то, что было вне его — никого не касается. Я вернулся к монитору, сел и снова уставился в экран.

И тут я вспомнил одно из моих устных эссе, которое я сочинил в связи с одним случаем и назвал его так:

Эссе об унижении

Человека можно унизить бесчисленным множеством способов. Один из таких способов — похвалить его. Похвала, особенно неискренняя, — это самое унизительное, что может случиться с человеком, который верит в эту похвалу. Еще никто никого не хвалил без того, чтобы при этом не унизить. Конечно, не очевидным и оскорбительным образом, а тонко, неявно, незаметно и скрыто. Именно по этим причинам восхваляемые не имеют представления, что с ними происходит, поэтому часто проходит много лет, прежде чем они осознают это, а часто они проживают целую жизнь, не поняв ничего. Другими словами, сама похвала, даже если она была сделана из лучших побуждений, свидетельствует о том, что тот, кто хвалит, априори обладает более высокими качествами, чем тот, кого хвалят, потому что, раз он хвалит, значит, у него есть способность оценить восхваляемого при помощи неких недоступных тому мерил и критериев, которые похваленный не в силах применить. То есть, когда тот, кто хвалит, говорит похваленному, что тот отлично сделал то-то и то-то, он сразу же ставит себя на одну, если не на несколько ступеней выше, чем тот, кого он таким образом похвалил, и тем самым скрыто дает понять, что восхваляемый человек — это существо второго сорта. Лучший пример этого — дети. Мы хвалим детей только потому, что знаем намного больше их и тем самым показываем им, кто здесь главный. Дети почти никогда не хвалят друг друга или, по крайней мере, делают это не так, как лицемерные взрослые. Похвалы детей искренни, и здесь о них речь не идет. В них нет унижения.

Вот почему умные люди, не говоря уже обо всех сплошняком философах, предупреждали: остерегайтесь тех, кто вас хвалит. Но, к сожалению, восхваляемые не берегутся, похвалы их устраивают по той простой причине, что они не могут объективно оценить собственную значимость. Соответственно лицемерные похвалы других нужны людям, чтобы избежать необходимости самим оценивать себя на весах собственной неуверенности. Я сам — яркий пример такого человека, который в своей наивности счастлив, когда мне говорят, что я умен и трезвомыслящ. Фу.

Мне все реже хочется сочинять устные эссе, и думаю, что скоро я совсем откажусь от них. Я говорю это потому, что они все больше и больше окрашены беспрецедентным пессимизмом, и возможно, из наблюдений над отдельными лицами они перерастут в размышления о коллективах, и