Казаки - Иван Наживин

Победа была полная, но – казаки не очень ликовали. И особенно задумчив был Степан и старшины. Они понимали, что у шаха силы ещё очень много, а у них она быстро шла на убыль: за последнее время в стычках и от болезни погибли больше пятисот казаков, а болезнь не только не унималась, но, наоборот, разгоралась всё более и более. И если много было у казаков тканей шёлковых, золота, камней драгоценных, то хлеба не хватало, а баранина всем осточертела до того, что без дрожи на неё уж и смотреть не могли. И одно проигранное сражение, и потеряют они всю славу свою и все свои богатства, которые тому же Степану были очень нужны для дальнейшего.

Прошло ещё несколько дней. Туча тоски и раздражения над казачьим лагерем всё сгущалась. И вот раз вечером, под звёздами, на берегу спящего моря, услышал Степан тихую и печальную песню, новую песню – должно быть, опять сложил Васька-сокольник, чистый высокий тенор которого плыл теперь так красиво под звёздами над тихим морем. Степан прислушался:

Как далеченько, далеко во чистом поле, —

унывно пели казаки,-

Да ещё как подалей, на синем море,

Как на синем было море, на Хвалынскиим,

Что на славном было острове на персидскиим,

Собирались казаки, добры молодцы,

Они думушку гадали всё великую,

Думу крепкую гадали, заединую:

Вот кому из нас, ребятушки, атаманом быть?

Да кому из нас, ребятушки, атаманом слыть?

Атаманом быть Степану Тимофеичу,

Есаулом быть Иван Андреичу…

Атаман возговорит, как в трубу трубит.

Есаул возговорит, как в свирель играт:

Не пора ли нам, ребятушки, со синя моря,

Что на матушку на Волгу, на быстру реку?…

И был так тосклив заливистый и чистый Васькин тенор, что даже Гомартадж в скорби своей затаилась, слушая… И быстро, быстро капали слёзы её в сухой песок острова. И тосковали все: домой, домой!..

На другой день казаки, бывшие с ясырем на берегу, привезли весть, что раздражённые персы готовят большое войско, чтобы идти не только против воровских казаков, но и против русских вообще. А из Астрахани прилетел слушок, что будто пришла туда милостивая грамота от великого государя, который – если казаки только принесут ему вины свои – загодя все эти вины им отпускал…

Домой! Домой!..

По островам волжского излива, в камышах, давно уже стояли на челнах дозорные астраханского воеводы: не покажутся ли с моря гости дорогие?… Хотя гарнизон Астрахани и был значительно увеличен, но воеводы чувствовали себя невесело; среди стрельцов и работных людей шло обычное шатание. И потому помимо стрельцов, действительно, была заготовлена и царская милостивая грамота, которою казакам загодя отпускались все их вины перед великим государем. Этот способ развязки всего воровского дела и воеводам, и всему крапивному семени приказных был много приятнее: можно было рассчитывать на богатые поминки от казаков.

И вдруг в самом начале нестерпимо жаркого в Астрахани августа с устья прибегает один из дозорных стрельцов и несколько работных людей с учугов: воровские шайки пришли и пограбили Басаргу, учуг астраханского митрополита, забрав там рыбу, икру, вязигу и всякую рыболовную снасть, а на учуге оставив разную церковную утварь, которую они, видимо, отняли где-нибудь в Персии, да несколько человек ясыря, которые похуже. И, пограбив, казаки снова ушли в море…

Астрахань возбужденно зашумела: что-то будет?…

И прибегает в город купчина персидский, Мухаммед Кулибек: шёл он в Астрахань на двух бусах[8]. На одной бусе были погружены его товары, а на другой – дорогие аргамаки, любительный подарок от шаха великому государю. Казаки пограбили всё, а кроме того, забрали в плен и его сына Сехамбека, за которого требуют выкуп в пять тысяч рублей. И стали-де те воры-казаки станом на Четырех Буграх…

Князь И. С. Прозоровский, – он был дороден собою и важен, но неказист: уши его были слегка оттопырены, глаза водянистые, а кроме того, он всегда задыхался от постоянной насмоги, – князь Прозоровский заволновался и, отслужив тотчас же молебен, снарядил против казаков товарища своего, князя Семёна Ивановича Львова со стрельцами. Отряд погрузился на струги и с великим бережением поплыл к изливу. Князь вёз с собою царскую милостивую грамоту…

Остров Четырёх Бугров был высок и каменист, а кругом его поросли густые камыши. Взять там казаков было делом нелёгким. Они были уже упреждены своими верными людьми о ратных приготовлениях воеводы.

Собрав круг, они решили, что, буде можно, они дадут бой, а нельзя – побегут на Куму, а оттуда, степью, на Дон, а по заходу отгонят там у черкесов нужных им коней. И как только увидали они отряд князя Львова, – у воеводы было силы вдвое больше, – так сразу бросились к стругам и дали ходу в море. Князь Львов бросился за ними в погоню, но напрасно: двадцать вёрст гнался он за казаками, но догнать их не мог. Остановив свои струги, он послал вслед казакам одного из стрелецких голов, Никиту Скрипицына, с царскою грамотой.

Казаки, увидев прекращение погони, усталые до последней степени, тоже остановились средь тихо сияющего моря. К ним быстро спел гонец. Атаман на раззолоченном и всячески разукрашенном струге своём «Соколе» пошёл навстречу гонцу.

– От великого государя милостивая грамота к казачьему войску… – стоя во весь рост, проговорил гонец Никита Скрипицын, высокий блондин с козлиной бородкой и наглыми серыми глазами.

– Бьём челом великому государю… – с достоинством отвечал Степан, принимая через борт грамоту за большой печатью.

– Боярин воевода князь И. С. Прозоровский велел говорить вам, казакам, что он пропустит вас на Дон, – продолжал Скрипицын. – Только вы должны выдать все пушки и морские струги, отпустить служилых людей, которых побрали вы на Волге и в Яике-городке, купеческого сына Сехамбека и другой полон…

Казакам очень хотелось домой, отдохнуть, разгуляться, среди них продолжала свирепствовать болезнь, совсем плохо было с продовольствием, и потому Степан сказал:

– Просим от всего нашего казацкого войска, чтобы великий государь велел супротив своей милостивой грамоты отпустить нас на Дон со всеми пожитками, а мы за то рады служить и головами платить, где великий государь укажет. Пушки отдадим и служилых отпустим в Астрахани, струги отдадим в Царицыне, где будем на Дон переволакиваться, а о купчинином сыне Сехамбеке подумаем: он сидит у нас в откупу в пять тысяч рублёв…

Поторговались для виду. Степан тут же, в море, поднёс гонцу добрые поминки, и казачьи струги вернулись на Четыре Бугра, а князь С.И. Львов на всякий случай запер им своей флотилией выход в море. 25-го августа казачья станица двинулась на Астрахань и разбила свой стан несколько повыше города, у Болдинского устья.