Наследники Борджиа - Виктория Дьякова

Всадники стремительно приближались. Теперь уж без труда можно было увидать, что за спиной Фрола сидит, крепко держась за наездника, маленький седоволосый старичок в серой холщовой рубахе и лаптях, обмотанных на босу ногу. За спиной у старичка болталась котомка, сплошь покрытая цветными заплатами.

Подскакав, Никита сходу спрыгнул с седла, бросив поводья Вите, который от неожиданности едва сумел поймать их на лету, снял с седла мальчонку и буквально стащил вниз старика. Мощными руками пронес его, держа подмышки, над землей и поставил перед Ибрагимом.

— Вот. Что хочешь делай, отец, но без твоей помощи не вытащить мне дружка моего из беды. Если выдюжишь — что хочешь проси, ничего не пожалею.

Мельник хитро прищурился подслеповатыми глазами, закивал головой и подошел поближе к Ибрагиму, разглядывая его.

— Ты посмотри, что нашли-то мы в сбруе коня его, говорил я тебе, — Никита указал деду на холщовый мешочек с «голубцом», все еще лежащий на прежнем месте. — Может, от него все приключилось? А? — Он хотел взять мешочек в руки, но старик быстро остановил его:

— Не трогай, не трогай, сударик мой, дай сам погляжу…

И, сильно сутулясь, зашаркал лаптями по траве к «голубцу». Некоторое время он как-то странно пританцовывал вокруг него, а затем воскликнул:

— Ах ты нечисть, ах ты нечисть болотная! Отрава окаянная! Да кого ж сподобило такое бесово зелье подсунуть! Огонь, огонь несите, сжечь его надо! — приказал он.

По знаку Никиты Фрол тут же принес из избы зажженную лучину. Нашептывая какие-то только ему ведомые слова, мельник обложил «голубец» березовыми палочками, наломанными от вязанки дров на задворке, присыпал сверху березовой корой и поджог от лучины, читая вполголоса наговор. К удивлению всех присутствующих, «голубец» вспыхнул высоким сизым пламенем, в отблесках которого можно было различить даже при солнечном свете мелькания каких-то уродливых морд и змеиных хвостов. Фрол перекрестился, целуя образок. Татары пали на колени и в один голос завопили «аллах! аллах!». Даже князь Никита осенил себя знамением: «Господи, помилуй! — прошептал он, — откуда же свалилось такое?».

— Гори, гори ясно, силища диаволова, — приговаривал мельник, подсыпая в костер какого-то золотого порошочка из ладанки, висевшей у него на шее. — Изыди вся, отпусти душу порабощенного тобою…

Наконец огонь значительно уменьшился, приобрел естественный красноватый оттенок и стал стремительно угасать.

Мельник затоптал угольки, аккуратно собрал оставшуюся золу в берестяной кузовок и старательно присыпал землей то место, где горел костер. Кузовок он спрятал в свою котомку.

— На болоте утоплю, подальше от жилья человеческого, — объяснил он Никите, — где уродился, там и потопнет. Видать, очень не угодил друг твой недоброму человеку, что такую порчу подсунули ему. Ладно настоянная, с наговором ясным…

Услышав речь мельника, Витя аж передернулся. Он снова вспомнил Козлиху и свой поход на Даниловское подворье. Да, не подвела бабка. Сразу заметно, что не протух «голубец». Качественный продукт дала. Только жуть-то какая от этого всего вышла! Век бы глаза не видели!

— Ну, а на друга, на друга-то моего ты взгляни, — торопил ведуна Никита. — Помрет ведь.

— Да теперь не помрет, — уверенно ответил ему мельник, — вышла из него немощь колдовская. Сейчас пития ему приготовим, выпьет он, поспит, а когда проснется, то и помнить ни о чем не будет. Проводи, хозяйка, в дом, — попросил он старуху.

В избе мельник достал один за другим из своей котомки несколько кузовков и разложил их рядком на лавке у печки. Затем попросил у хозяйки глиняную миску и чистой водицы. Долго мешал он берестяной палочкой какие-то травки и порошочки в миске, все приговаривал, приговаривал что-то. Затем залил все водой, нагрел на огне, остудил. Наконец, закрыв чистым льняным полотенцем, вынес варево во двор. Кряхтя от старости, подсел к пребывавшему в полудреме Ибрагиму.

— Выпей, свет мой, и полегчает тебе, — он осторожно протянул ему миску.

Ибрагим медленно поднял отяжелевшие веки, посмотрел тусклым взглядом на мельника и сказал:

— Коню, коню моему дай сперва. Мучается ведь он тоже. А куда я потом без него?

— И коню твоему хватит, — успокоил его ведун, — ты сам-то попей, а коню само собой полегчает. Одной ниточкой он с тобой помотан. Ты — в беде и он — там же. Ты здоров, и он весел. Так-то.

Ибрагим покорно выпил содержимое миски. Остатки пития ведун побрызгал на аргамака.

— А теперь отведите-ка его в дом да на лавку уложите, пусть поспит, — обратился мельник к Никите Романовичу. — Вежды-то слипаются, гляди.

Никита приподнял друга с травы и помог ему дойти до постели. Заботливо укрыл попоной.

Ибрагим быстро и спокойно заснул. Лицо его посветлело и постепенно приобрело естественный цвет. Так же быстро и спокойно заснул под окном избы и верный конь Юсупова, аргамак.

— Ты его не буди, — шепотом наставлял мельник Никиту, — сколько проспит — столько, значит, надобно. Сон его береги. Сон — главный его целитель теперича. Жди. Сам проснется — здоров будет. Ну, дело сделано, пойдем, значит.

Тихонько прикрыв дверь в горницу, мельник и князь вышли из дома.

— Всем тишину соблюдать велю, — приказал Никита, — Ибрагим-бея не беспокоить. Дорого нам время, но что поделаешь? Негоже друга в беде бросать. Ждать будем. А там все вместе тронемся дальше. Спасибо тебе, отец, — князь радостно обнял ведуна, — от слова своего я не отступлюсь. Как обещал, проси, что хочешь.

— А далеко ли путь держишь, князь? — спросил его, прищурясь, мельник. — Хочешь, на воде погляжу, что ждет тебя?

— На Белое озеро еду, — ответил, пожав плечами Никита, — в Кириллов монастырь, ворогами лютыми осажденный. На битву еду, отец…

Мельник подошел к широкой бочке с колодезной водой, стоящей у угла крестьянской избы, и, поводив над ней руками, промолвил:

— Тяжкое испытание выпало дому твоему. Из последних сил держатся защитники крепости. Не вороги лютые, не захватчики из плоти и крови — все силы преисподней ополчились на тебя. Не они ли и подложили тебе нечисть болотную, чтобы тебя в пути задержать? Бесов рать неисчислимая восстала на святую обитель. Но стоят за нее Ангелы, святые земли русской стоят. Так что, мужайся, князь. Страдания ждут тебя немалые. Но есть у тебя защита, которая посильней всех наших прибауток да примочек будет. Камень колдовской, что на груди твоей висит. Любимой рукой тебе он дан. Любящей рукой. На него надейся, на Господа и Деву Пречистую, да на терпежку нашего русского мужика. Все выдюжим. Вижу я монастырь чистым, сияют купола его, горят кресты на солнце, народ ликует. Так что поезжай с Богом, князь, — мельник отошел от бочки и устало смахнул со лба крупные капли пота, — а об награде моей позабудь. На святое дело едешь. Иль не русский человек я, чтоб с воина, землю мою защищать едущего, мзду брать?

— Спасибо тебе, отец. — Никита низко поклонился старику. — За помощь и за слова добрые. Но я от обещаний своих не привык отступать. Вот тебе три золотых монеты… — Он протянул мельнику деньги, но тот сердито отстранил его руку: