Крайняя необходимость - Фридрих Незнанский

«Совсем не как в голливудском кино», — подумал Сергей.

— Как же вы не побоялись? — удивлялась по дороге обратно на станцию «Скорой помощи» Татьяна. — Высотища же. Я, например, с балкона вниз и то смотреть боюсь, так и кажется, что упаду, и через всякие подвесные мостики ужас как не люблю ходить, особенно над текучей водой…

— А я высоту люблю, — усмехался Сергей, хотя руки предательски дрожали и противная слабость в коленках никак не проходила. — Я в детстве хотел быть летчиком. Кажется.

— А чего ж не стали? — справился Прохорыч.

— В девять лет передумал.

— Рано у вас детство-то кончилось.

— Нормально.

Сергей вырос в семье потомственных врачей. По отцовской линии все мужчины вплоть до шестого колена, а может и глубже, были так или иначе связаны с медициной: фельдшеры, аптекари, провизоры, доктора, отец — хирург. Мама была педиатром, бабушка медсестрой, а прабабушка, говорят, повивальной бабкой. Сергей с пеленок знал, что врач — очень нужная и почетная профессия, и ничего не имел против. Только сам он считал, что все время ходить в белом халате и смотреть на больных людей — очень скучно, и без устали вертелся на карусели, ходил по забору, висел на турнике вниз головой — тренировал вестибулярный аппарат, чтобы стать военным летчиком, как любимый дед Кузьма, мамин папа, сбивший в войну двенадцать фашистских самолетов и получивший за это целых восемь орденов.

Дел Кузьма жил в деревне в Курской области, и родители отправляли Сергея туда на все лето. Летчиком-истребителем дед был во время войны, но после ранения на боевых самолетах ему летать запретили и из армии списали. Он вернулся в родной колхоз и с тех пор летал на шумных, неповоротливых кукурузниках — опрыскивал поля, перевозил всякие нужные грузы и часто повторял, что если ему и на кукурузниках по возрасту летать запретят, то он сделает себе крылья хоть из бумаги, но летать будет обязательно, потому что человек, однажды влюбившийся в небо, уже никогда не сможет без него жить.

Сережа целыми днями пропадал у деда в пропахшем маслом и керосином ангаре, копался в железках, рисовал прямо на деревянной стене чертежи новых самолеторакет, которые унесут человека на Марс и в другие галактики, которые смогут прямо с неба нырять под воду или в жерла вулканов, а если понадобится — то пролетят хоть сквозь солнце. А дед, ковыряясь в двигателе или каком-нибудь насосе (самолеты в колхозе были очень старые и все время требовали ремонта), неспешно рассказывал о своих боевых вылетах, о том, как дрались в небе с фрицами, как его подбили и как он дотянул горящий самолет до родного аэродрома. Эти истории Сережа готов был слушать бесконечно, хотя и знал их наизусть. Но когда шел дождь, дед почему-то ни за что не хотел говорить о себе и войне, — может быть, его раны начинали болеть, может, с дождем приходили к нему какие-то нехорошие воспоминания. И тогда он рассказывал Сереже о челюскинцах, о Чкалове, о стратонавтах, о том, как самолеты и вертолеты помогают строить города и буровые вышки в глухой тайге, как тушат пожары…

И конечно же Сергей мечтал стать летчиком. Дед улетал опрыскивать поля, а мальчик лежал на выгоревшей под солнцем траве, вдыхал пьянящий аромат луговых цветов и смотрел в небо на юрких стрижей и мечтал, что вот и он, когда вырастет, будет носиться точно так же под облаками, взмывать, кувыркаться, нырять вниз, а железные крылья будут легко подчиняться его умелым рукам… Нет, даже не рукам, они будут подвластны каждой его мысли — к тому времени обязательно изобретут самолеты с телепатическим управлением. А если не изобретут, то он сам изобретет, и тогда летать сможет всякий и каждый, кто пожелает, даже ребенок.

Сергей часто просил деда взять его с собой в полет, но дед отвечал, что он еще маленький. И только когда Сергею исполнилось семь, на семейном совете (мама, отец и дед) было решено: поскольку Сергей идет в первый класс, значит, он уже достаточно взрослый и вполне самостоятельный молодой человек.

Он не спал всю ночь, в голове крутились картинки одна другой замечательней: как он сидит в кабине, как уносится из-под ног земля, как уменьшаются дома и деревья, становясь словно игрушечными… А на деле оказалось еще прекрасней! Все было как в сказке: он, как маленький принц, увидел свою планету, увидел, какая она сказочно красивая, увидел изнутри небо, увидел облака, до которых можно было дотянуться руками, обогнал птиц и заглянул за горизонт!

Этот незабываемый восторг, пьянящее чувство власти над высотой остались с ним на всю жизнь. Но в девять лет он твердо решил, что станет врачом. Хотя с авиации на медицину Сергей переключился не сразу. Ровно три дня он страстно мечтал стать капитаном дальнего плавания.

Летом 1983 года Сергей с родителями отправился в круиз по Волге. Конечно, и в деревне у дедушки была речка Уколка с темными заводями, омутами, где, говорят, водились самые настоящие русалки, с жирными карасями в камышах и отвесным левым берегом, с которого так здорово было скатываться прямо в воду. Но Волга потрясла Сергея: она была такая огромная, такая могучая, такая необъятная! А четырехпалубный «Александр Суворов» так смело и легко рассекал темную воду, что Сережа забыл о самолетах, ракетах, птицах и облаках. Он выходил с отцовским биноклем на верхнюю палубу, смотрел на левый берег, терявшийся в зыбкой дымке, на правый — вообще невидимый, вперед — на бесконечную гладь с барашками волн — и представлял, что это он на мостике, и его приказам подчиняются огромные турбины, и он легко сможет провести свой корабль и по желтым водам Амазонки, и по синей глади океана, и обогнуть землю вокруг, и дойти до Северного полюса…

Они плыли третьи сутки. Вечером в каюте стало душно. У матери разыгралась мигрень, и она уснула. Отец читал медицинский журнал. Сергею не спалось, и он спросил у отца, можно ли ему пойти погулять по верхней палубе.

— Пожалуй, можно, — не сразу ответил отец, с трудом оторвавшись от чтения, — только недолго.

Сергей схватил бинокль и помчался по трапу наверх. В кинозале играла музыка и громко смеялись. Огни корабля мешали рассмотреть, что происходит вокруг. Далеко впереди на фоне темного неба замаячила еще более темная громада моста, кое-где красиво подсвеченного желтыми и красными фонарями. За обедом отец говорил, что Волга в этом месте шириной более двух километров, и Сергей не мог даже вообразить, как можно построить такой длинный мост, если на Уколке, у которой ширина метров пятьдесят в самом широком месте, — и то мост каждую весну смывало ледоходом, а потом его строили и строили до самой середины лета…

Чудо инженерной техники тем временем приближалось. Сергей увидел, как движется по нему тяжелый железнодорожный состав. Он уже мог во всех подробностях разглядеть в бинокль платформы, груженные дровами, вагоны с углем и светлые цистерны. А спустя минуту огромный теплоход на полной скорости врезался в пролет моста.

Плотной воздушной волной Сергея отбросило к трапу, он даже не мог вспомнить потом, как скатился вниз, где потерял бинокль, как не бросился от страха в воду. Ужасной силы ударом как бритвой срезало рубку и верхнюю палубу из дерева, стекла, алюминия и пластика, покорежило, изуродовало и смело в реку находившихся там людей. А сверху, из опрокинувшихся вагонов, на теплоход посыпались бревна, уголь, зерно. Вокруг так гремело и скрежетало, что закладывало уши. В репродукторах продолжала звучать музыка, и находившиеся внизу еще ничего не знали о катастрофе, не все, наверное, даже почувствовали удар. Сергей бросился в свою каюту. Он не мог выдавить из себя ни единого слова, но на его лице был написан такой ужас, что отец тут же отложил журнал, а мать проснулась и бросилась к нему с расспросами.