Игры с хищником - Сергей Алексеев

– Пусть все уснут, – почему-то прошептала она.

Сыч точно знал, что на берегу, да и во всем мире, никого, кроме них, нет, поэтому чуть привстал, еще плотнее притиснулся к стене и положил Риту на спину.

– Тебе нельзя, – безнадежно вымолвила она. – Ты больной, с жаром...

– Я уже выздоровел...

Наверное, он заговорил громко, потому что она зажала его рот горячей ладошкой, но в следующий миг отняла ее, обхватила голову руками и притянула к своему лицу.

– Кровать же скрипит...

Он не понимал, о чем она говорит, ибо видел лунный свет, ощущал колкую осеннюю траву, напряженное, трепещущее тело под руками и уже больше ничего не хотел понимать. И Рита вдруг шепнула со вздохом:

– И пусть слушают...

Кажется, он что-то говорил, но не запомнилось ни одного слова, а она целовала его и перед кем-то оправдывалась:

– Он бредит... Это бред...

Реальность вернулась внезапно, вместе с чувством пресыщения и холодного, знобящего стыда. Рита все еще целовала его лицо, но губы и язык стали холодными и из дыхания ее исчез тот манящий запах. Он обнаружил, что находится в узкой, длинной комнате общежития, и в окно светит не луна, а уличный фонарь, так что все видно, особенно девицу на соседней кровати, которая ворочалась, стонала, зачем-то гладила свой голый живот и смотрела на Сыча бешеными глазами. Он сделал вид, что спит, и уснул бы, но насмешливый голос откуда-то от окна сказал:

– Я сразу поняла, какой он тебе брат!

Рита перевернулась на бок, лицом к нему, приложила палец к губам, дескать, молчи, не обращай внимания, а сама улыбалась, и полумрак делал лицо ее прекрасным. Сыч протиснул губы к ее уху, прижатому к подушке, и прошептал:

– Я женюсь на тебе.

Она не успела ответить, поскольку опять вмешался насмешливый голос – видно, девица потягивалась:

– Ритуль, дай мальчишечку?.. Побаловаться?

И тот час же раздался всеобщий смех – никто не спал, но девица на соседней койке почему-то тихо заплакала. А Сычу вдруг стало все равно, что они говорят и от чего смеются. Уже не скрадывая движений, он просунул руку под голову Риты, крепко обнял и прошептал:

– Мы поженимся.

– Ну что тебе, жалко, что ли? – все еще веселилась дальняя часть комнаты. – Не кусок же мыла, не измылится!

Рита неожиданно привстала, сказала холодно и резко:

– Когда к тебе жених приедет, я тоже посмеюсь!

В комнате повисла тишина, а Сычу вдруг стало тепло от ее слов.

– Ладно, девки, давайте спать! – послышалось от окна. – Завтра на работу.

По этой команде он прижал к себе Риту и мгновенно оказался на берегу мельничного омута.

Проснулся он от яркого света и шороха: сонные еще, хмурые девушки торопливо собирались на работу, потягивались, переговаривались хрипловатыми голосами и, когда умывались под рукомойником, косились на кровать Риты. А она еще спала, уткнувшись в его плечо и укрыв лицо своими волосами. Но когда девчонки уходили гурьбой из комнаты, вдруг произнесла отчетливо и бодро:

– Не выключайте свет.

Едва за ними захлопнулась дверь, как тот час же приподнялась и проговорила со вздохом сожаления:

– Тебе надо ехать домой, Сыч...

– Я еще болею, – отозвался он с тоской, представив, что сейчас нужно расставаться.

Рита пощупала голову и погрозила пальчиком:

– Не обманывай!.. Я дам тебе денег. Сядешь в поезд и поедешь.

И тут он увидел, как на сосках ее груди, словно белые слезы, медленно выкатились и созрели две крупных капли молока.

– Это... что? – спросил испуганно, вспомнив свой сон.

Она смахнула капли рукой и улыбнулась:

– Бывает... Вставай и одевайся.

– Не хочу уезжать, – с ребячьей упрямостью сказал он. – Зачем?

– Сейчас сюда придет комендант.

– Но ты же сказала, брат...

– Я-то сказала, да только девчонки уже доложили ему... какой ты брат. Уже нашептали, стервы...

– Думал, они твои подруги...

– Подруги!.. По горю они подруги. Им всем под тридцать уже, а мы с тобой тут, на глазах... милуемся. – Она подала трусы и майку. – Ничего ты еще не понимаешь...

Сыч молча оделся и сел насупленный. Рита принесла ему высушенные на батарее валенки.

– Ничего, я скоро вернусь, – утешила она, торопливо натягивая платье. – Жди меня в мае. А может, и раньше, если курсы сократят... Сейчас я побегу на занятия, а ты на вокзал. Только маме не говори, где был, ладно?

Потом она вела его за руку по длинному коридору, мимо вахтерши, которая уже все знала и пыталась заступить дорогу. Но Рита в этот миг внезапно налилась каким-то звенящим гневом и бросила на ходу:

– Уйди, сгинь!

И старуха послушно отскочила в сторону. На улице Рита повеселела, выпустила наконец руку Сыча и, схватив горсть снега, отерла лицо.

– Господи, что я делаю? – И засмеялась.

Они расстались возле проходной прядильной фабрики, и как-то нелепо, бесстрастно, словно ничего не случилось.

– Ну, жди меня, – обронила она и, даже не обернувшись, скрылась за обледеневшей парной дверью.

Воспоминания о Рите Жулиной были настолько притягательными, что на время отвлекли его от всех прочих мыслей, в том числе и от надежности патронов. Он сидел за столом, сцепив руки, смотрел на пистолет, на чистый лист бумаги и ручку, знал, для чего все это приготовлено, однако сознание еще не высвободилось из пут памяти, дабы совершить, что задумал, и все еще блуждало в прошлом.

Перед тем как уехать на работу в родные края, он был приглашен к Баланову на собеседование, где после недолгого формального разговора получил настойчивый совет непременно жениться. Сергей Борисович тогда пообещал, однако еще не внял, не прочувствовал всей серьезности этого наказа. К тому же направление в провинцию хоть и было обязательной обкаткой перед дальнейшим повышением, однако считалось своеобразной ссылкой: существовал риск никогда не вернуться обратно, если не способен руководить областью. Поэтому он расценил наказ жениться как брюзжание стареющего высокопоставленного начальника, считающего, что он имеет право вмешиваться в личную жизнь, устраивать семейное благополучие и счастье подчиненных.

Его скепсис тот час же был замечен.

– Напрасно вы так, – заметил Баланов. – Знаете, что вас ожидает? На родине? Полное одиночество. У вас там не будет друзей. И вообще следует привыкнуть к мысли, что их теперь не будет никогда. И нигде. Возле вас будут придворные, угодники и холопы, с которыми невозможно водить дружбу. Власть создает вокруг человека зону отчуждения. Чем выше начальник, тем шире эта зона. И жена становится единственным человеком, с кем можно говорить искренне, кому не опасно излить душу. Это кроме того, что вам, молодому мужчине, потребуется женщина... Поймите меня правильно: я забочусь прежде всего о вашем психологическом здоровье.