Бунт Афродиты. Nunquam - Лоуренс Даррелл

— Ну вот, — проговорила она, — мы тут, господа присяжные заседатели, мы тут.

Я стучал в дверь, дёргал за длинный, будь он проклят, шнур от звонка, пока она разворачивалась и ставила машину под навес. Целую вечность никто не отзывался. Потом приковылял старик управляющий, похожий на гнома, и принялся сам проветривать постели, звонить насчёт света. Электричество не работало, но, сколько он ни названивал, ему не удалось найти мастера. Пришлось воспользоваться свечами и поставить на мраморный стол два больших серебряных подсвечника; впрочем, для посещения великого мавзолея напрасных надежд они оказались как нельзя кстати — в смысле, скажем, атрофии. Истощения. В розовом свете её лицо тоже было розовым; очень печальным и любимым. (Джулиан сказал: «Раздвинь ноги, я хочу тебя поцеловать», — но вместо этого он потряс подсвечником и безжалостно залил её кипящим воском.)

Просыпались длинные пустынные коридоры и внимательно наблюдали за тем, как мы проходим по ним в пузыре тёплого света; они смотрели нам вслед и исчезали в безымянной тьме. Мы шли, осознавая важность происходящего, не произнося ни слова, проводя в размышлениях несколько мгновений на каждой мучительной остановке. Это было похоже на посещение картинной галереи ушедшей жизни. Здесь мы стали мужем и женой, там лежали, обнявшись, в безнадёжном молчании, здесь поссорились, там, не слыша себя, орали друг на друга, здесь курили и думали. Марк спал тут, просыпался там, играл чуть подальше. Вновь прочувствованная, как наяву, его смерть била по сердцу, словно по напуганному до дрожи барабану.

Авеля не было — в музыкальной галерее зияла дыра; моё любимое игрушечное чудовище, рождённое душевным потрясением Создателя. Я был рад; оно куда-то интегрировалось, где-то растворилось. Здесь она почему-то поцеловала меня и уронила слезинку. И вот уже мы идём в башне мимо спален и спускаемся по парадной лестнице в большую из двух бальных зал. Зеркала здесь не меняли, хотя побитые выстрелами стёкла вынули, оставив лишь позолоченные рамы, которые сердито хмурились, подобно остальным вещам. Здесь тишина была по-настоящему реальной тишиной, даже воздух не шевелился; здесь не было другого резонанса, других колебаний, нежели исходивших от нас. Никогда тут не давали балов в честь свадьбы или дня рождения. Разве что у нас с ней имелось ружьё, и Господня молитва была написана на зеркалах тремя выстрелами. Ружейная комната тоже стояла пустая, правда, тут было несколько книжек на случай, если потребуется привить черенок. Однако в холодильничке, находившемся в кладовке, заботливый гном оставил бутылку шампанского и два зелёных, как Венеция, кубка. Это было как раз то, что надо.

Мы взяли шампанское, чаши и поднос в якобы библиотеку с гобеленом из пустых книжных обложек; там уже был разожжён камин, и нам не потребовалось много времени, чтобы раздуть настоящий огонь. Собрав все подушки, какие только были, я сотворил перед камином нечто в духе огромного восточного дивана, как в Турции. Мы сидели и, погрузившись в раздумья, попивали зелёное шампанское, а поленья в камине творили фантастические фигуры и ещё более фантастические лица. Зазвонил телефон, и от неожиданности мы оба вздрогнули всем телом. Потом переглянулись с любопытством, смешанным со страхом. Кому известно, что мы тут? Джулиан играет в Дивонне. Телефон звонил, звонил, просил, умолял. Я весь взмок, но она взяла меня за руку и сказала:

— Не надо. Хоть один раз пусть себе звонит. Феликс, заклинаю тебя, не бери трубку.

Я возразил:

— Не будь суеверной, Б.

Но она стояла на своём:

— Поверь мне, я знаю.

Телефон всё звонил и звонил; я сел на диван. Дьявольские звонки мешали нам разговаривать и даже думать. Наконец они стихли.

— Теперь мы не узнаем, что это было или кто это был, — пожалел я.

А Бенедикта с облегчением вздохнула:

— И слава богу. Ведь этот разговор мог бы вновь повернуть всё с ног на голову — и мы опять оказались бы на роковом пути.

Потом мы легли и заснули возле тёплого огня, как впавшие в спячку белки, не в силах даже любить друг друга. Перед самым рассветом я открыл глаза в успевшей промёрзнуть комнате, чтобы поправить огонь и узнать насчёт кофе и сэндвичей. Зевавшая Бенедикта выглядела отдохнувшей и пыталась привести в порядок волосы. В ближайшей ванной комнате, куда я отправился на разведку, не было горячей воды; насколько я понял, нагреватели не работали целую вечность.

— Помнишь, — спросила Бенедикта, — старый коттедж? Его отремонтировали. Почему бы нам не пожить в нём, пока мы не привыкнем? Я бы хотела, чтобы, кроме нас с тобой, никого больше не было. Мы могли бы кататься на лодке. А, Феликс?

А я онемел от такой великолепной идеи. Маленькое деревянное шале было очень милым, но не таким уж и маленьким; когда-то мне приходила в голову мысль устроить в нём студию. Поначалу его строили для управляющего, но потом оказалось, что оно слишком далеко от хозяйского дома. Значит, шале ещё цело, хотя тоже пустует.

— Насколько мне помнится, ванная и кухня там в полном порядке.

— Прекрасно. Давай пойдём туда и посмотрим.

Сказано — сделано; и мы зашагали прямо по лугу, вытаптывая в росистой траве две борозды. Узенький ручеёк, луг, заброшенная мельница. Крошечный причал для лодки… Проклятье, как я не подумал об этом раньше?

— Дорогая, ты пробудила романтичного буржуа в моей душе. Тайна счастливой жизни заключается в том, чтобы уменьшать масштаб, ограничивать пространство; девушка должна быть такой, чтобы помещаться в объятиях юноши. Во всяком случае, мне никогда не нравились большие женщины.

Да, так и было, коттедж оказался на месте, но мне пришлось приналечь на кухонное окно, чтобы забраться внутрь. А внутри было тепло и сухо, полагаю, благодаря деревянным стенам, и на удивление чисто. Милая студия, глядящая сквозь плакучие ивы на туманные воды озера.

— Что может быть лучше?

Не слишком ли я размечтался, рассчитывая на пару счастливых лет без придирчивых вмешательств разума, портящего всё своими проклятыми истериками? Я даже не пытался точно сформулировать надежды, которые пробудило во мне деревянное шале, построенное как будто не без влияния Карадокова Парфенона на Целебесе.

— Думаешь, нам стоит хотя бы попытаться? — спросила она. — Здесь нет той жути, что в большом доме со всеми его воспоминаниями, — нет злой тени прошлого. Да и надо лишь перейти луг — мы могли бы ходить туда время от времени, как люди ходят навещать друзей на кладбище.

— Да.

Конечно же, сказано это было не без страха. Чем бедняга Феликс заслужил такое? Сам того не ведая, создал «Эякса»?

— Да. Согласен!

* * *

— Вы говорили, что ни разу не были в Тойбруке? — со счастливой снисходительностью спросил Маршан. — Не могу поверить.

Но я действительно не был там.

— Когда я занимался Авелем, там шла разработка какого-то таинственного нервного газа, и меня один-единственный раз снабдили документами. Вот и всё, что мне известно. Центральная нервная система.