Дети в гараже моего папы - Анастасия Максимова

с вентиляцией и даже электричеством. Туалета не было, только ведро в углу за занавеской. Очень похоже на то, как была устроена бетонная тюрьма скопинского маньяка. Тот держал в плену, насиловал, бил, морил голодом, а в прошлом году его взяли и выпустили, и теперь он живет себе свою жизнь дальше, дает интервью Собчак. То есть, если бы Каргаев тогда не убивал своих жертв, а только насиловал и держал в плену, его бы тоже выпустили через семнадцать лет?

Сильнее всего Егора мучил вопрос, думали ли жертвы отца, что у них есть шанс спастись. Он приходил к ним каждый день и обещал, что отпустит, что осталось потерпеть чуть-чуть, надо только слушаться. Это чудовищно, Таня, но тебе повезло бояться всего несколько часов, а не жить надеждой несколько месяцев.

Дима прочитал сообщение и не ответил.

2

Дома мама торжественно накрыла ужин, положила на стол красивые салфетки, поставила бутылку вина и бокалы. Не надо было так из-за меня стараться, сказал Егор. А это не из-за тебя, ответила мама, поглядывая в сторону Павла, вообще считаю, что для таких вещей повод не нужен. Вот ты заметил, как мы все делаем на бегу, в спешке? Набиваем рот и даже не чувствуем вкус, никогда не останавливаемся и не думаем, как вокруг красиво. А я теперь так жить не хочу. Сколько мне осталось? Я даже на дачу приезжаю, знаешь, сажусь вот так и просто дышу полной грудью.

Егор спросил, что стало с гаражным подполом. Засыпали?

Зачем засыпали? Я там банки держу. А ты что сегодня целый день делал? Я думала, ты приехал со мной время провести.

Он не стал признаваться ей, что ездил на кладбище, вместо этого наврал что-то про школьных друзей.

Напиши Эле, посоветовала мама и тут же объяснила Павлу, что Эля – бывшая девочка Егора, еще со школы. Как субтитры для глухих на «Нетфликсе», подумал Егор.

Зачем?

Как зачем? Тебе совсем не интересно, как она сейчас, кем работает, где живет? Я, кстати, тебе не рассказывала? Я ее на прошлой неделе видела в магазине. Она меня не узнала, я ей: «Здравствуй, Эля», а она не ответила.

Курица суховата, сказал Павел.

Она тебя узнала, мам, просто проигнорировала. Эля повела себя как последняя дрянь тогда.

Егор сказал бы «сука», но при маме не хотелось.

Какая дрянь, Егор? Вам по шестнадцать лет было, первая любовь, мексиканские страсти. А ты ей напиши, вдруг она еще не замужем?

Я улетаю через две недели, забыла?

Вот и не улетел бы.

Ближе к двенадцати ответил Дима. Написал: «Давай».

Четырнадцатое

1

Егор страшно пожалел, что написал Диме и договорился о встрече. Он тысячу раз передумывал, открывал мессенджер, чтобы слиться, перенести, извиниться и соврать, что заболел, но в последний момент менял решение. Пройдет две недели, и его уже не будет в стране. А еще после переезда он перестанет следить за оставшимися в соцсетях, окончательно отрежет себя от своего прошлого и отпустит его, как отпускают покойников. Но для этого нужно разобраться с Димой Дубовицким и получить его прощение. Если этого не сделать, он улетит с дырой внутри, которую невозможно будет заполнить ничем.

Но все же Егор не знал, о чем они будут говорить, и до кончиков пальцев боялся этой встречи. Постоянно проверял телефон, надеясь, что Дима сольется первым. Сперва он хотел проехать до места на автобусе, но обнаружил, что тут, в отличие от Москвы, карта не показывает, где находится транспорт и когда он придет. Мороз поджимал. Егор обратился к женщине на остановке. Простите, сказал он, а как понять, когда приедет автобус? Но женщина посмотрела на него, как на идиота, и показала на место прямо перед ними: он придет вот сюда.

Наконец автобус появился. Билетик оказался счастливым, но Егор его не съел, а положил в карман. Это не помогло: наверное, он перепутал маршрут, потому что приехал куда-то не туда. Казалось, город наказывает его за долгое отсутствие и за желание вырваться.

К счастью, Дима тоже опаздывал, и когда Егор появился в кафе, его еще не было. В будний день заведение пустовало. Тут наливали только кофе, чай и предлагали выбор из трех булок и двух тортиков. Егор заказал двойной американо и достал телефон. В рабочих чатах суетились, потому что многие тоже уезжали. Нам надо заново отстраивать все процессы, писала менеджерка Алина уже в третий раз за неделю. Все соглашались: да, надо, очень надо, потому что все хотят денег и никто не хочет прямо сейчас искать новую работу, но все равно больше всего париться будет начальство. Давайте, написал он, все устаканится, и мы возьмемся за процессы. Пускай пока все повисит на соплях, а потом разберемся.

Ты Каргаев?

Егор давно не относил эту фамилию к себе, но на ее звук, на вот это лязгающее сочетание «г» и «р» поднял голову. С первого взгляда Дима показался ему ненормально, по-византийски, иконописно красивым. У него было гладкое лицо и длинное тело, упакованное в джинсы и черный свитер. Егору было интересно, есть у него татуировки или нет, но пирсинга на заметных местах не было.

Он встал и протянул руку, и Дима пожал эту руку, хотя Егор заметил секундную заминку. Может, Дима тоже волновался, хотел слиться перед самой встречей и жалел, что согласился, но потом что-то победило – любопытство, например. Или он просто не привык откатывать назад свои решения. Егор таким всегда завидовал.

В Диме чувствовалась фундаментальность, и в его рукопожатии тоже. Рукопожатие не сомневалось. Оно было теплым и почти дружеским. Дима заказал себе раф и отвлекся на телефон, отчего Егор почувствовал себя лишним.

– Ты действительно сын педофила Каргаева? – спросил он наконец, отложив телефон, и Егору немедленно захотелось, чтобы Дима снова его взял.

Да, правда. Еще я знал твоего брата.

Откуда?

Мы с ним ходили в одну секцию по плаванию.

Это животное увезло его прямо из бассейна. Андрей же доверчивый был, капец. Тем более, это же не чужой дядька, это тренер.

Егор молчал. Ему казалось, что Дима на него нападает.

Мы как думаем, продолжил тот, положив локти на стол. Малой вышел из бассейна, и тут твой папаша, типа, садись, подброшу. Андрюха сел, а дальше мы реально даже представлять себе боимся, что было. Он его сразу повез на эту свою дачу?

От Егора ждали ответа, которого он не мог дать.

Я не знаю. Меня там не было.

Диме принесли раф – белый, с пышной, как будто пивной, пеной, на которую кто-то насыпал сердечко из молотой корицы. Он без сожаления разломал его чайной ложкой, потом облизнул ложку и отложил на салфетку. Кофе Егора почти остыл, и горечи в нем оставалось больше, чем вкуса.

Ты видел, как его откапывали? Как тело доставали? Сколько тебе тогда было, двадцать?

Шестнадцать. Нет, не видел, только черный мешок.

Опознать, конечно, невозможно, только по клочкам одежды и кроссовкам. Мама до сих пор не верит, что это Андрей, ее ничего не убеждает, ни одежда, ни ДНК, ни очки. Одежда частично разложилась, а синтетика держалась. Очкам вообще хоть бы хны.

Дима говорил больше, чем ожидал Егор. Он-то рассчитывал, что мяч будет в основном на его стороне, заготовил речь – даже несколько, – но Дубовицкий болтал и болтал, как человек, которого волной отнесло от берега, и теперь он вынужден грести уже не для того, чтобы выйти на сушу, а чтобы просто не отнесло дальше в море, где надежды уже не останется.

– Почему ты ничего не делал? Вот что мне интересно.

– С чем?

– Со своим отцом. Как такая мразь, как он, женился, семью завел, и ведь мать твоя с ним не развелась… До сих пор, ведь так?

Егор следил за оставшимися, и ему не приходило в голову, что кто-то мог следить и за ним. Маму хотелось защитить и одновременно – как-то отделиться от нее, оправдаться за ее поведение, сказать, что он к этому не имеет никакого отношения.

Мама не верит, что он это сделал. Это ее защитный механизм. Мне