Счастливая карусель детства - Александр Гайдышев

— Вот все думаю, можно ли стать заслуженным мастером и великим членом их Союза художников без марания полотен Лениным, Сталиным, Брежневым и прочими великими покровителями искусства? Может вы, Петр Ксенофонтович, поможете разобраться?

Папа громко кашлянул, предложил тост за виновника торжества и начал наполнять бокалы. На мятежника, сидящего напротив, он взглянул резко, но во взгляде этом можно было прочитать печать грусти и тревоги и, как оказалось, совершенно не напрасной. Дед по-прежнему был спокоен и весел, много говорил, шутил и не удостоил своего московского родственника ответом. После папиного тоста благодушие за столом царствовало недолго, и дядя Юра почти сразу пошел на новый заход.

— А все-таки, Петр Ксенофонтович, тут без вас не разобраться! Как же вы обрели такой невероятный по чуткости вкус, чтобы сразу определять гениальность произведения? Что здесь важнее, то, что автор уже давно умер или здравствует, как заслуженный член Союза с партийным билетом в кармане?

И тут дед, отвлекшись от всего, внимательно посмотрел на него. Таким холодом и силой повеяло от этого взгляда, что мне стало не по себе. Все заерзали на своих местах, а более всего места себе не находила бабушка, ощущавшая свою прямую ответственность за происходящее. И спрятать картину не смогла, и язык перед зятем распустила. Ведь можно было без труда просчитать его реакцию, учитывая сложность характера. А она этого не сделала и решила ничего не утаивать. За откровенность свою и поплатилась.

Но вот барин не выдерживает и властно произносит:

— Юра, остынь, это уже переходит все рамки! — он жестко хлопнул ладонью по столу и силой своего взгляда и убеждения усадил строптивца на место.

Только теперь даже и его убеждения хватало уже ненадолго. И все это чувствовали. Было это тем случаем, когда коса нашла на камень. Свободолюбивая и необузданная природа дяди Юры всегда покорялась деду, потому что основывалась на глубоком уважении и любви к нему. А сейчас по некогда прочному фундаменту прошла глубокая трещина и от покорности мало что осталось.

— Значит, судьба у меня такая! Не висеть моей картине в вашей квартире, недостаточно у меня для вас «мастерства». Да и не нужно мне такое «ваше мастерство». Только запомните, я ведь вам сделал подарок от всего сердца, а вы его как хлам выбросили за шкаф. Эх вы! Формалист!..

Дядя говорил громко, с надрывом, почти даже кричал и активно жестикулировал руками. Он был настолько взвинчен, что не воспринимал уже никого и ничего: ни папы, пытавшегося его вывести из-за стола и успокоить, ни жены, делавшей ему замечания, ни бабушки, с ужасом смотрящей на него и ожидавшей уже чего угодно. Но, несмотря на все это, он смог различить львиный рев человека, который был причиной его нервного срыва. Мы все вздрогнули и не поверили своим ушам.

— Юра, а не пошел бы ты к ебени матери!!!

Фраза эта была сказана с такой силой и мощью, что за столом сразу же все замерло и долго не раздавалось ни звука. Мат же только усилил ее воздействие и вызвал шок у присутствующих, поскольку от такого человека, как дед, услышать подобного никто не ожидал. Но тот, кому адресовалась фраза, к всеобщему удивлению, моментально пришел в себя и успокоился.

— Ну, вот и отпраздновали! Счастливо оставаться! Аля, увидимся в Москве. Петр Ксенофонтович, еще раз с днем рождения и спасибо за все!!! С радостью отбываю по указанному вами направлению! Прощайте!

Как ни странно, но казалось, что дядя Юра был даже рад разыгравшимся событиям. Наконец-то удалось расставить все точки над «г». Казалось, что избавился он от тяжелейшей ноши и обрел опять долгожданную свободу и легкость, которыми так дорожил. Правда, свобода эта досталась ему в мучениях, но теперь было уже все позади. Ни у кого не получилось поправить ситуацию, и уже через несколько минут дядя шагал походкой Жана-Поля Бельмондо по направлению к трамвайной остановке. В его левой руке была картина с изображением красивой и мощной сосны на фоне зимнего снежного пейзажа.

Мы же вскорости продолжили отмечать день рождения, как ни в чем не бывало и всеми силами пытались не думать о произошедшем.

Знали и чувствовали, что ссора эта долгой быть не может. Так оно в скорости и получилось. Дед просто позвонил в Москву недельки через две-три и голосом, не терпящим возражений, обыденно произнес: «Довольно ребячиться, жду тебя в отпуск с женой на даче».

— Спасибо, Петр Ксенофонтович, непременно будем. Рад вас вновь слышать.

— Значит, договорились! Я тоже по тебе соскучился. Жду!

Закончилась эта история вполне благополучно, и больше участники конфликта ее никогда не вспоминали. Прав был папа, когда говорил, что они не смогут долго обходиться друг без друга и скоро помирятся. Настоящая любовь, уважение и мужская дружба пройдут через любые испытания. Мое же сердце было целиком на дядиной стороне. Пусть я и не был таким знатоком искусства, как дед, но сказку Андерсена «Свинопас» я хорошо помнил, и дедово поведение казалось мне сродни поведению той принцессы, что не смогла оценить настоящих розу и соловья и предпочла им мастерски сделанные безделушки. Мат же от деда слышал я тогда в первый и последний раз.

1

Мужиком я ощутил себя довольно рано — примерно лет в шесть, и случилось это при очень забавных обстоятельствах и в забавном месте — женской бане. Еженедельно ходили мы пешком с дачи в баню на помывку, и походы эти становились для нас с Танькой самым интересным и запоминающимся событием дня. Из всех же пятерых или шестерых шествующих только я один не принадлежал к женщинам. Был я маленьким мальчиком, но, несмотря на это, мылся в женском отделении бани без стеснения уже не первый год и не ощущал своей неполноценности. Вернее, я даже не мылся, а мыли меня женские заботливые руки. Мужчинам же нашим меня не доверяли и считали, что они не смогут обеспечить должного ухода за мной, да и атмосфера для маленького ребенка в мужском банном отделении была признана на семейном женском совете «не совсем подходящей». Я и не возражал! Женская баня, так женская — какая разница! Не был я и одинокой белой вороной среди женской банной компании и давно подметил, что всегда без труда можно обнаружить одного-двух маленьких мальчиков, пришедших сюда со своими мамами или бабушками.

Наша банная команда всегда неизменно возглавлялась бабушкой, важно и чинно шествующей во главе процессии в обществе ее сестры-бабушки Ани, тети Али и нас с Танькой. Иногда к нам присоединялась и мама, но в тот памятный день ее в нашей компании не было.

Внутри бани все было, как обычно, и мы с Таней сидели в своих то ли тазах, то ли шайках, брызгались друг на друга водой из формочек, смеялись и визжали. Наши женщины разбрелись по своим делам, но мы постоянно ощущали на себе их внимание. Бабушка ушла с веником в парную, и я с ужасом проводил ее туда глазами. Мы несколько раз раньше заходили в парную из любопытства, но большего кошмара и представить себе не могли! Обжигающий кожу пар негостеприимно пугал, останавливал и заставлял нас почти сразу развернуться и выбежать. А бабушка лишь называла нас «глупенькими» и поднималась по ступеням на самый верх, где жар был намного сильнее. Но и этого ей было мало. К нашему ужасу она начинала нещадно себя хлестать березовым веником, поглядывая с озорством на нас. Этого вынести я уже не мог. Казалось нам, что она сходит с ума, и под дружный женский смех мы стремительно выбегали в помывочную, раз и навсегда зарекшись не входить в парную. И вот сидим мы с Танькой в своих тазах и смеемся, и никто не обращает на нас ни малейшего внимания, все заняты своими обычными делами. И вдруг Танька выделяет в нескольких метрах от нас какую-то некрасивую старуху, смотрит на нее с полувыпученными глазами и говорит мне вполголоса: «Сашенька, ты посмотри, какие у той бабки сиськи ужасные!» Вгляделся я и рот раскрыл. Признаюсь, что зрелище меня ошеломило! Понимал я, конечно, и знал, что у женщин груди круглее и выпуклее, чем у мужчин, ведь там у них молоко, которое я еще недавно сам жадно высасывал из материнских сосков. Но в данном случае выпуклость и округлость превратились в сплошную обвислость, будто у старухи этой вниз уходили два набитых песком чулка. От удивления мы рты пооткрывали, и казалось нам, что это какой-то фокус, который непременно должен закончиться. Но фокус не кончался, а сама фокусница неожиданно для зрителей закатила скандал невиданной силы, обрушившись на них с необъяснимой яростью. Но, как я понял, ярость адресовалась исключительно мне.