Истоки морали. В поисках человеческого у приматов - Франс В.М. де Валь

Однако мало кто из ученых готов последовать примеру Матьё. Вместо того чтобы обратиться лицом к религии, большинство из нас считают себя агностиками или атеистами. Но не надо заблуждаться: наука не отвечает на вопросы о смысле и цели. Даже ученые, подтвердившие недавно существование «частицы Бога», знали заранее, что этим они не смогут ответить на вопрос о нашем происхождении и еще менее вероятно — на вопрос о том, существует ли Бог. Нет, главное для ученых — что та самая жажда знаний, кровь и плоть нашей профессии, заполняет духовную пустоту, которую у большинства других людей заполняет религия. Подобно охотникам за сокровищами, для которых процесс поиска не менее важен, чем его результат, мы видим перед собой великую цель — приподнять хоть чуть-чуть завесу невежества — и чувствуем себя едиными в таком усилии, ощущаем себя частью всемирной сети. Это означает, кстати, что мы пользуемся и другим очень важным преимуществом религии: являемся частью сообщества единомышленников. На недавнем семинаре отошедший от дел астроном даже прослезился, обсуждая место человечества в космосе. Он молчал минуты две — аудитория успела уже заскучать, — а потом объяснил, что этот вопрос занимал его с самого детства. Картины происходившего за миллиарды световых лет от нас и, соответственно, за миллиарды лет до нас до сих пор имеют над ним власть и заставляют заново осознавать, насколько тесно мы связаны со Вселенной. Он вряд ли назвал бы это ощущение религиозным опытом, но по описанию очень похоже.

Подобные трансцендентные чувства удается испытать многим ученым, и в этом они похожи на представителей других творческих профессий, таких как художники и музыканты. У меня, к примеру, такое случается практически ежедневно. С одной стороны, невозможно посмотреть в глаза человекообразной обезьяне и не увидеть в них себя. Существуют, конечно, и другие животные с фронтально ориентированными глазами, но при взгляде на них не испытываешь чувства узнавания, как с человекообразными обезьянами. Из глаз примата на вас смотрит не столько животное, сколько личность, не менее цельная и своенравная, чем вы сами. Это знакомо любому специалисту по высшим приматам. Практически каждый может рассказать, как первый же контакт «глаза в глаза» радикально изменил его представления не только об изучаемом предмете, но и о собственном месте в мире. Именно это впечатление, судя по всему, расстроило королеву Викторию. Посмотрев на обезьяну, как в зеркало, она почувствовала, как метафизическая почва заколебалась под ее августейшими ногами. Дарвин, увидевший в том же зверинце тех же самых орангутана и шимпанзе, сделал совершенно иные выводы. Он пригласил любого, кто убежден в неоспоримом превосходстве человека, прийти и взглянуть на них. Там, где королева почувствовала угрозу, Дарвин увидел несомненную связь.

При виде великолепного ландшафта или заката над океаном большинство людей чувствует себя крохотной пылинкой в огромной Вселенной — то же испытывает всякий раз ученый, когда смотрит в микроскоп или телескоп, анализирует песни китов, роет землю в поисках костей динозавров или бегает за шимпанзе по лесу. Шимпанзе легко ныряют в подлесок, в то время как их двуногие собратья мучаются с большими ножами для резки кустарника и пытаются уследить за каждым поворотом, расслышать каждый крик и подробно описать каждый опыт. Когда я гостил у своего покойного друга Тосисады Нисида — японского приматолога, известного своими экспедициями в Танзанию, меня поразила его привычка пробовать на вкус каждый лист или плод, который на его глазах ели дикие шимпанзе. Он говорил, что хочет знать, какова на вкус пища шимпанзе, но для меня это был символический акт — признание полного единства с родственным видом. Так же можно сказать про ситуацию, когда молодой британский приматолог Фиона Стюарт сделала то, чего никто и никогда не делал прежде: устроилась ночевать на дереве в гнезде шимпанзе. Раньше гнезда обезьян всегда изучали с земли, разглядывали в бинокль, но Фиона решила провести в гнезде ночь. Она выяснила, что у такой ночевки есть явные преимущества перед ночевкой на земле: сон там глубже, а насекомые кусают меньше. Другие ученые плавают на моторных лодках вслед за дельфинами, дают каждому дельфину имена и учатся узнавать их по торчащим плавникам. Или летают на сверхлегких летательных аппаратах впереди клина молодых журавлей, приучая их к воздуху. Все эти поступки объясняются страстным интересом к миру природы — интересом, который часто формируется еще в детстве. Специализированные и очень конкретные знания о крохотной частичке природы позволяют нам приобщиться к ее величию и сложности, свойственным всему универсуму, невзирая на масштабы и бесконечность времени. Мы с благоговением смотрим на тайны, которые пытаемся разгадать и которые с каждой разгадкой становятся все глубже.

Поэтому я прекрасно понимаю, почему видный клеточный биолог Урсула Гудинаф написала книгу под названием «Священные глубины природы» (The Sacred Depths of Nature), или как Эйнштейн умудрялся верить в Бога Спинозы. Барух Спиноза, философ XVII в. из Амстердама, собрал крупицы скептической мысли, присутствовавшие в Нидерландах со времен Босха и Эразма, и сплавил их в некое безличное Божество. Бог Спинозы — это не традиционный всеведущий старичок на небе, а абстрактная сверхъестественная сила, неразрывно связанная с природой. Таким образом, Спиноза заложил основы рационалистического мировоззрения, в рамках которого Священное Писание представляет не слово Божие, но лишь мнение смертных людей. Учение Спинозы было принято в штыки, а сам он изгнан из общины евреев-сефардов.

Эйнштейн выбрал для себя Бога Спинозы, но не испытывал враждебности и по отношению к религии. Говоря о распространенности религии, он утверждал, что любая вера кажется ему «предпочтительнее, чем отсутствие какого бы то ни было трансцендентального взгляда на жизнь»[71]. Как и у Гулда, здесь главное — толерантность. Догматизм затмевает разум, и не важно, о каком именно догматизме идет речь — о слепоте тех, кто настаивает на буквальном толковании Библии, или об излишней категоричности некоторых атеистов. Недавняя иллюстрация на эту тему — «дворцовый переворот» против Пола Куртца, написавшего знаменитый на весь мир «Гуманистический манифест» (Humanist Manifesto 2000) и основавшего Центр исследований[72*]. Легендарный 85-летний философ в одночасье стал персоной нон грата в собственной организации зато, что отказался поддержать «День богохульства» и другие столь же нелепые способы глумления над религией. Вот как сам Куртц объяснил ситуацию: