Из века в век - Тамара Шаркова

Первым, кого я увидел, был Стоян, развалившийся в кресле у окна. Отец полулежал на диване. У обоих в руках были чашки, исходившие ароматом молотых кофейных зерен.

— Па! — выпалил я с порога. — Ты весь приехал?

— Весь! Весь! — засмеялся отец и потянулся к столу, чтобы поставить на него чашку.

А Стоян сидел, наклонив голову, и помешивал себе ложечкой сахар в кофе.

Ни тебе восклицаний вроде «явление босяка народу», ни ядовитых ухмылочек.

Дней через десять я встретил на лестничной площадке нашу соседку, которая работает на почте.

— Юрочка! Как удачно! Меня Стоян Борисович просил счет телефонный отдать ему лично в руки, наверное, чтобы не затерялся среди рекламок. А я вот никак с ним не встречусь. Передашь?

Я развернул бумажку.

На ней был жирно отпечатан код Питера и трехзначная сумма стоимости телефонного разговора, который происходил за день до папиного возвращения.

Я вспомнил, как отец Николай сказал мне:

— Господь все управит. А через кого, нам знать не дано. Проси терпения.

Без переводчика

Первые дни после возвращения отца из Питера я просто наслаждался ощущением его присутствия дома. Ну, как северные люди, которые полгода живут в темноте, а потом увидят макушку солнца на юге — и у них праздник.

Я давно уже разучился, как в детстве, плакаться отцу в жилетку, вернее даже в каждый ее карман по любому поводу. А ведь когда-то, бывало, только и делал, что бегал к нему, обливаясь слезами, то с поломанной машинкой, то с жалобой на хулигана из песочницы, то с поцарапанным пальцем, чтобы подул на ранку да еще и поцеловал.

Свежо предание! Зато теперь, когда мы вдвоем в одной комнате, у меня такое чувство, будто я играю на концерте, а публика в зале вся с абсолютным слухом. Я не слышу, где фальшивые ноты беру, они кривятся, а мне никак не понять, чем они недовольны. Но чувство покоя и глубинной какой-то радости, если просто знаешь, что папа дома — это осталось.

Сейчас, если мне что-то от отца нужно, я начинаю подлизываться к Стояну, а он говорит:

— Что? Опять: «Скажи папе…»? Ты что, без переводчика не можешь?

Похоже, не могу. С некоторых пор. И объяснить почему тоже не могу, даже себе.

Отец всегда отводил меня в детский сад, а потом, когда я учился в младших классах, старался не пропускать родительских собраний. Это было замечательное время, когда мы оба гордились друг другом. Я — его ростом,

он — тем, что я один в классе читаю со скоростью сто двадцать слов в минуту.

Сейчас причин гордиться отцом у меня стало гораздо больше, зато мои возможности порадовать его какими-то успехами в школе свелись почти к нулю.

В пятом классе в школу стал чаще приходить Стоян, который делал глазки нашей новой классной «Милой Миле». Впрочем, этот его «школьный роман» закончился на «прологе», потому что Людмила Ивановна вскоре

уехала в дальний гарнизон по месту службы мужа.

В последние два года отец окончательно потерял интерес к посещению родительских собраний, а доктор Дагмаров забредал туда только в экстремальных случаях. Когда «предметники» спрашивали, кем он мне доводится, Стоян отвечал:

— Секретарем по связям с общественностью.

На этой неделе, придя из школы, он написал мне «официальную» бумагу с требованием «освободить его от дипломатических обязанностей по причине истощения нервной системы».

— Я не хочу, чтобы на глазах общественности меня пинали ногами из-за того,

что ты пишешь «дано» не в том углу и читаешь на уроках «Декамерон»!

— Но это же «рекомендованное чтение»!

— На геометрии?! Малолетний извращенец!

А дело было в том, что наша математичка в этот день допекла его, заявив на классном «урултае», что у меня патологическое неумение правильно оформлять городские контрольные, и это куда-то там тянет весь класс

(хорошо еще, что не всю Федерацию!).

Стоян озверел от такого вольного обращения с медицинской терминологией и, как рассказала Левке его мать, рявкнул:

— Ну, это вскрытие покажет!

После чего меня уже не обсуждали.

Немудрено, что, распалившись на собрании, Стоян выбрал в качестве Третейского судьи отца. Вот уж, действительно, «не буди лихо, пока оно тихо»!

— Роман! — вкрадчиво спросил он. — Ты как физиолог в состоянии объяснить, почему твой сын не может в течение трех лет научиться отсчитывать пять клеточек слева и шесть — сверху?

— Ка-ких имен-но …клеточек…то есть клеток? — рассеянно спросил отец, набирающий в этот момент на компе текст своей очередной физиологической статьи (он не любил уменьшительных форм).

— Тетрадных! Ты еще помнишь, ученый великий, что тетради в школе

бывают в линейку и клетку! Не понимает он, каких клеточек!

— Ну вот…сам путаешься в терминологии… То у тебя клеточки…то клетки…

клетки…а они, брат, бывают разные… И почему именно сле — ва?

— Ну, не знаю. Если докажешь, что в его жилах течет арабская кровь, то может и справа. Я не знаю! Это нужно выяснить в дидактических материалах!

— Дурь какая-то! Не отвлекай меня!

Стоян рухнул на диван напротив отца и заявил:

— Так вот, значит, какова шкала твоих ценностей! Лягушки на первом месте, а родной сын — на последнем!

Всю эту сцену я невольно наблюдал, сидя перед теликом.

— Ты можешь помолчать?!! — уже застонал отец.

Стоян встал, выглянул в гостиную, увидел меня и закрыл дверь в кабинет.

Потому все последующее я воспринимал, как радиоспектакль.

Стоян (вкрадчиво):

— Роман, ты замечаешь, что рядом с тобой растет не лягушка с рефлексами, а

подросток с рефлексиями?

Отец (подавляя раздражение):

— В чем дело, Стойко? Только, будь добр, без метафор. У меня и без твоих

загадок голова раскалывается.

Стоян (запальчиво):

— Ты что, действительно не замечаешь, что с Юркой происходит?

Отец (с тревогой):

— А что произошло?

Стоян (со злорадством):

— Вот-вот, тебе нужен прецедент, чтобы обратить внимание на собственного сына! Да у него в одной школе проблем выше крыши, но тебе даже о них не известно!

Отец (тревожно — вопросительно):

— А в другой?

Стоян (недоуменно):

— В какой другой?

Отец (непонимающе):

— Но ты же сам сказал «в одной»!

Стоян (после паузы):

— Как ты слушаешь?! Я сказал с тем подтекстом, что у него и помимо школы

хватает всяких переживаний… То есть вообще всех школ…в любом количестве. Ты же не общался с ним два месяца!

Отец (механически):

— Полтора.

Стоян (распаляясь):

— Этого мало?! Парень запаршивел от тоски!

(Тоже словечко нашел, как будто я домашнее животное вроде хомяка!)

— И вот, — продолжал Стоян. — Ты уже неделю дома, а общение у вас, как у