Тайна перстня Венеры - Ольга Тарасевич

А ведь Таня – кто бы мог подумать – может дать мастер-класс Ванессе! Я еще раньше обращала внимание: внешне между мамой и сыном нет ничего общего. Но генетика такие вещи в принципе объясняет. А поведение Тани всегда казалось самым что ни на есть материнским. И вот, пожалуйста, выясняется: на самом деле мальчик – не родной сын. Что ж, дай бог этой семье найти взаимопонимание…

Мы медленно, буквально по миллиметру, продвигаемся вперед. Самого домика Богородицы, расположенного выше, я пока не вижу – передо мной ввысь уходит поток людей, зеленый забор деревьев скрывает угол обзора за изгибом дорожки. Но слева уже различима темная медная статуя Девы Марии. Кто-то, совсем безмозглый, фотографируется рядом, игриво приобнимая статую за талию. Кто-то почтительно целует отшлифованные временем белые камни постамента. Многие женщины уже убирают волосы под платок, как в церкви. Богородица смотрит на всех нас с любовью, прощает грехи, молится за спасение душ. Сколько доброты и ласки в ее ладонях, протянутых нам навстречу…

Тем страшнее вдруг мне становится. Как будто бы сердце вырвали и швырнули в морозильную камеру ледяного ужаса.

Я очень хорошо помню, как это все было. Наверное, любая женщина такое никогда не забывает. Ребенок, сын. Растет в животе, толкается. Как хочется скорее увидеть, взять на руки! Боль родов забывается быстро – в любви, заботах, счастье. Мальчишки – очень интересные, забавные, неугомонные. Характер с пеленок, еще сидеть не может, а уже упрямая складочка на гладком лобике: быть по-моему. Ну и конечно, чем дальше в лес – тем больше дров. Сбитые коленки, синяки, обувь и одежда горят, рвутся, рассыпаются. Но какие сияющие у сына глазенки – всех обогнал, или первым решил задачу, или придумал что-то разэтакое. И я горжусь своим сыном, до слез, хотя стараюсь не показывать вида. Он самый лучший, самый красивый, самый умный, самый-самый-самый…

Она, конечно же, тоже радовалась и гордилась. Как и любая мать, как всякая женщина.

Искренне надеюсь, она не знала, что предстоит ее сыну.

И что ей помогли пройти через боль испытаний. Потому что, отдавая своего ребенка за чужие грехи, можно сойти с ума, а жить после такого, как раньше, уже нельзя, не получится. Не вытереть ведь из памяти его глаза, улыбку, сутулые плечи, огромную лапищу – ногу, в которую вдруг как-то незаметно превратилась розовая нежная ступня с умилительно крошечной пяточкой. Ничем не заполнить пустоту страдающего материнского сердца…

Господи, Господи, как многого я не могу понять. Дай же мне сил хотя бы принять, смириться. Я хочу жить с Богом в сердце. Хочу делать добро, нести свет…

Домик Девы Марии выглядит совсем простым. Небольшие серые камни, примыкающие прямо к горам. Освещенная солнцем скромная, безыскусная кладка отражает свет множеством слюдяных вкраплений – и от этого кажется, что дом, окруженный зелеными кудрявыми деревьями, излучает сияние.

Интересно, она действительно озарила своим присутствием это место или вера и молитвы многочисленных паломников создали такую уникальную ауру святой чистоты, теплой любви?..

Внутри – я медленно продвигаюсь в потоке людей и верчу головой по сторонам – дом мало напоминает жилое помещение. Пустые комнаты, полукруглые своды, алтарь – белый, мраморный, на нем стоят свечи и лампадки, а еще за ним находится статуя Девы Марии, небольшая, золотистая.

Вход находится в одной части домика, выход – в противоположной. Возле выхода ручей туристов разделяется на примерно равные части – кто-то остается возле поддонов с песком, где можно зажечь свечи, кто-то спускается вниз, к источникам. Сначала мы с Дитрихом, не сговариваясь, делаем пару шагов вперед, вертим в руках свечи, разминаем фитильки. А потом перед нами вдруг оказывается толпа шумных курящих людей. Не могу понять, на каком языке они переговариваются – испанский, итальянский?..

– Майн гот, – застонал немец, беря меня под руку, – давай подходить потом. Теперь совсем не есть хорошо.

В очереди к источникам никто не курит – но она еле движется. Наверное, все старательно пытаются сделать нужное количество глотков и загадать побольше желаний. Сверху видна стена, которая идет от источников. Вся она забита тряпочками, записками, ленточками, поясками. Кто-то за нашей спиной поясняет: если оставить тут какую-то свою вещицу, Дева Мария будет помогать во всех делах.

– Ты не будешь возражать, если я отходить купить воды? – поинтересовался Дитрих, вытирая лоб аккуратно сложенным белоснежнейшим платком. – Здесь есть очень жарко!

Я киваю, и немец, послав мне нежнейший взгляд, исчезает.

От жары у меня начинает кружиться голова, перед глазами все плывет.

Душераздирающий крик и грохот камней где-то левее того места, где я стою, вначале кажутся мне просто вызванной солнцепеком галлюцинацией. Но не бывает массовых галлюцинаций. Я вижу, как многие люди поворачиваются к горам, откуда доносятся крики и стоны. И устремляются туда.

Бегу вместе со всеми, в толпе…

Я ненавижу Турцию до скрипа зубов, трясущихся рук, сдавленного дыхания! Как же убого буквально все, что связано с мидл-классом! Смотрю на наш отель «Long Beach», и меня начинает колотить от отвращения. Когда-то он был уровня пяти звезд, и огромная территория, роскошный мраморный лобби-бар, шикарные бассейны и оригинально спроектированные рестораны еще напоминают о тех временах. Но, наверное, дела у хозяев в финансовом плане пошли не очень. Теперь в турагентстве характеристику отеля сопровождает напряженно-виноватая улыбка менеджера, ремарка «крепкая четверка» и торопливое уточнение: «Вы же понимаете, за такие деньги получить сервис экстра-класса невозможно, с какими-то мелочами придется смириться». И вот я честно пытаюсь смириться. С облупившейся позолотой дверных ручек, прожженным ковровым покрытием коридоров, явственно ощущаемым в номере запахом кухни. С полотенцами – просто оставленными на полочке в ванной, не выложенными красивыми узорами на постели, не украшенной живыми цветами. Горничная регулярно находит в номере свои чаевые – но ей и в голову не приходит удивить меня хоть чем-нибудь, кроме наскоро пропылесошенных ковриков. «Четыре звезды». Бедненько, но чистенько. Без души, без лоска, без элегантности… И так в этом отеле относятся ко всему, аналогичная убогость царит везде! Выбор закусок за шведским столом минимален и непритязателен. Рестораны а-ля карт скудны, словно школьная столовая. Аниматоров и участников шоу-программ можно смело отправлять на пенсию в связи с полной профнепригодностью.

Только необъятные морские просторы здесь по-настоящему прекрасны. Море ничто и никто никогда не испортит.

Я пытаюсь чаще смотреть на него – безмятежно синее, неспешно катящее белые гребешки волн, обнимающее мое измученное тело и сожженную душу.

В прохладной освежающей воде еще получается не думать. Там есть покой, свобода и независимость. Соленая бесконечность убаюкивает боль, растворяет страдание.