Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

заканчивает училище, и если так всё и останется, то вряд ли он найдет приличное место для службы.

– Не знаю, что и сказать на это, – ответил Иван Павлович, – многие желают, чтоб открытие гимназии наконец состоялось. Но есть тому множество препятствий…

– Какие, например? – не дав ему договорить, спросил один из собеседников.

– Может помочь чем? Вы только скажите, у нас есть кой-какие возможности, чтоб посодействовать.

– Всё зависит от барона Эйбена и нашего казанского попечителя.

– Что именно? Деньги? Материалы для строительства?

– Всё гораздо проще. Нет учителей, которые смогли бы вести новые предметы. И это главная причина, а всё остальное приложится.

– Хорошо, мой дядюшка по отцу служит в Петербурге, непременно напишу ему, может, подскажет что путное, – пообещал тот, что был представлен ему как губернский архитектор.

И хотя Менделеев не совсем понял, как и чем может оказать содействие какой-то там дядюшка, но улыбнулся и поблагодарил.

В это время распахнулась дверь и вошедший в комнату слуга объявил:

– Его высокое превосходительство действительный статский советник Вадим Спиридонович Рассказов.

В комнату вошёл высокий, слегка сутулый человек с зачесанными назад редкими волосами, чуть прихрамывая и дружелюбно улыбаясь собравшимся. Полицмейстер тут же кинулся к нему навстречу, провёл к столу и подал бокал. Но тот жестом остановил его, сказав негромко:

– Извини, дорогой, но мне ещё предстоит встреча с местным купечеством. Так что я к тебе ненадолго по старой памяти.

– Жаль, очень жаль, а то у меня к вам непростой вопрос, с которым никак не могу разобраться.

– Говори, коль начал, – со вздохом кивнул тот, – я-то думал, что о делах речи не будет, ан нет, и здесь мне от них, видать, не скрыться.

– Вы уж извините меня, Вадим Спиридонович, но получил на днях от нашего губернатора указание, чтоб снабдить татарских казаков фуражом и жалованьем. Но у самих концы едва с концами не сходятся. А где ещё на них взять деньги и фураж, ума не приложу. А, коль не выполню предписания, сами знаете что мне за это будет, – со вздохом выпалил он.

– С каких это пор казаки те в полиции служат, – с удивлением спросил вице-губернатор, зорко поглядывая по сторонам.

– Прикомандировали их ко мне на лето для наблюдения за порядком, – ответил полицмейстер.

– Что-то я не заметил, чтоб в городе порядка больше стало, – усмехнулся Рассказов.

– Так оно и есть, – согласно кивнул Ольховский, – сейчас самое время для рыбной ловли, а потому, то один из них, то другой хворым сказываются. А как фураж для лошадей и жалованье, то им подавай непременно.

– Хорошо, поговорю с губернатором, а там поглядим, что он решит, – небрежно ответил Рассказов и направился к двум военным, продолжавшим о чем-то оживленно беседовать.

Полицмейстер, оставшись в полном одиночестве, не зная чем ему заняться, чуть подумал и налил себе полный бокал вина из наполовину опустевшего графина. Потом, увидев скучающего Менделеева, наполнил и его бокал, предложив:

– Предлагаю выпить за здоровье императора Александра Павловича.

Иван Павлович кивнул и, не задумываясь, выпил и потянулся за закуской. Вино тут же ударило ему в голову, сделалось как-то радостно и легко. Он обвел взглядом сидящих на диванах дам и заметил, что супруга смотрит на него почему-то настороженно, неодобрительно покачивая головой. Тогда он направился к ней, желая поделиться переполнявшим его восторгом, но она встала навстречу, подхватила его под руку и прерывисто зашептала:

– Иван, не смей больше пить, а то, клянусь, я тебе дома такой скандал устрою, не обрадуешься…

Он в ответ лишь улыбнулся, не понимая, почему она не желает разделить его радость, и покорно ответил:

– Хорошо, дорогая, хорошо. Не надо сердиться. Я просто не мог отказать хозяину выпить за здоровье императора…

– Лучше о своем здоровье подумай, – сердито ответила она, – может нам прямо сейчас отправиться домой?

– О чем ты говоришь? – сделал удивленные глаза Иван Павлович. – Нас не поймут, и мы поступим по-свински, если уйдем без видимых причин.

– Смотри, что бы самому не выглядеть в конце вечера, как ты выразился, по-свински, – отрезала она и вновь села на свое место рядом с дородной дамой преклонных лет.

Иван Павлович постоял в нерешительности, не зная как ему поступить, а потом нашел стоящий у стены стул, опустился на него, закрыл глаза, несколько раз зевнул и задремал.

Полицмейстер, следивший по своей служебной надобности за всеми, в том числе и за поведением гостей, подошел к Менделееву, легонько тронул его за плечо, отчего тот сразу проснулся, и предложил еще не пришедшему в себя гостю:

– А не прочтете ли вы нам вслух что-нибудь этакое для почтенной публики. Мы рады будем услышать.

– Что бы вы хотели услышать? – с недоумением спросил еще до конца не пришедший в себя учитель словесности.

– Вам виднее. Желательно что-то возвышенное и бравурное. Просим. – И он несколько раз хлопнул в ладоши.

Остальные гости тут же поддержали его жидкими аплодисментами и лишь оба полковника глянули на него из своего угла с явной насмешкой и иронией.

Иван Павлович поднялся, провел ладонью по взлохмаченным волосам, чуть подумал и заявил:

– На счет возвышенного обещать не могу, лучше прочту одно латинское стихотворение, выученное мной еще в семинарскую пору. Автора не помню, а название его «Роза и соловей». Посвящается прекрасным дамам, находящимся среди нас.

Теперь уже его поддержали аплодисментами супруги собравшихся чиновников, на которых до этого мало кто обращал внимание. И они, по видимому давно привыкшие к такому своему положению, жили как бы отдельно своим мирком, не создавая неудобств важно расхаживающим вокруг стола мужьям. Некоторые из них захватили с собой вязание и, не прерывая разговора, считали про себя петли, ритмично позвякивая спицами. А перед одной из них и вовсе стояли пяльцы с натянутым на них куском ткани, на котором обозначилась часть разноцветной вышивки какого-то цветка.

Окинув всех взглядом, Менделеев улыбнулся, отвесил галантный поклон, а потом, соединив пальцы обеих рук, принялся негромко читать:

LUSCINIA AC ROSA

In tācito hortorum, nocte earina,

Ad rosam cāntilat luscinia eurina.

Sed rosa bella nihil audit nec sentit,

In canticum amoris mentem non advertit.

Sicine cantas dēcoris nivali, lento?

Poeta resipiscas, pulsus quo momento?

Non rosa audit, poetam non sensura.

Āspicis – floret, adis – nihil responsura.

Когда он закончил и облизнул сухие губы, раздались дружные аплодисменты и собравшиеся улыбками выразили свое отношение к декламации. Полицмейстер поспешил тут же поднести очередной бокал вина Менделееву, но к ним неожиданно подошла Мария Дмитриевна, взяла бокал