Дар божий. Соперницы - Ольга Дремова

— Говорите, доктор, мы вас внимательно слушаем, — произнёс он, старательно выговаривая слова. Давалось ему это нелегко, от волнения лицо будто свело судорогой, а сердце было готово выпрыгнуть из груди.

— Мы провели полное обследование организма, в том числе и компьютерное, — начал Павел. — На стадии исследования почек анализы показали, что правая почка почти не функционирует, а левая работает, но не в полную силу, не справляясь с выпавшей на неё нагрузкой, вот откуда постоянные боли в спине, тошнота, отёки и отторжение пищи.

— Как же так, мы приходили к ней совсем недавно, и вы говорили, что, за исключением небольших отклонений, у неё всё в порядке, — растерянно проговорил отец.

— Болезнь вашей дочери прогрессирует быстро, не забывайте о том, что она беременна и в её положении нагрузка на почки усилилась в несколько раз. Мало того, нужно считаться и с тем, что сейчас ей разрешены не все лечебные препараты. К сожалению, всё то, что могло бы кардинально повлиять на работу почек, для неё в данный момент под запретом, иначе пострадает плод.

— Но когда женщина в положении, тошнота, усталость спины, отёки — дело обычное, — попыталась уцепиться за ниточку мать. — Я сама была в такой же ситуации, но, как видите, всё прошло благополучно.

Она, словно в чём-то извиняясь перед врачом, слабо улыбнулась и с надеждой, граничащей с мольбой, посмотрела в глаза Бессонову.

— Не стоит отодвигать существующую проблему, она уже есть, и она настолько серьёзна, что отмахнуться от неё не удастся. Если вы считаете меня некомпетентным в этой области, вы вправе попросить перевести дочь к другому специалисту, — сказал он и замолчал, ожидая ответа.

— Зачем вы так, доктор? — всхлипнула Нина, но, тут же взяв себя в руки, быстро проговорила: — Извините, если я говорю что-то не то, просто ваши слова так неожиданны, мы находились в полной уверенности, что всё идёт по плану, а оказалось… — Она снова судорожно вздохнула и, вытащив носовой платок, прижала его к носу.

— Доктор, чем мы можем ей помочь? Чем ей вообще можно помочь? — спросил Николай.

— Я вижу в этой ситуации только один выход: чтобы бороться за жизнь вашей дочери, вам придётся пожертвовать внуком. — Раздался двойной слабый вскрик, и мужчина сморщился, крепко зажмурив глаза.

— Это мальчик?

— Да. Ничего иного я предложить не могу. Срок небольшой, если дождаться исхода девятого месяца, то возможно, что внука мы спасти сможем, но только его, а возможно, потеряем обоих. Мне тяжело об этом говорить, но решать должны вы. Я сейчас выйду, а через некоторое время вернусь, вам необходимо побыть наедине.

Павел плавно повернулся и вышел, мягко прикрыв за собой дверь стеклянной аудитории, а родители так и остались сидеть, взяв друг друга за руки, с немым отчаянием, застывшим в глубине глаз.

— Как же нам быть? — нарушила молчание Нина. — Павел Игоревич сказал, что срок пока небольшой. Если мы станем тянуть, то всё может окончиться плохо. Николай, как ты думаешь, почему Марина ничего нам не говорила?

— Наверное, она сама не знает, или просто жалеет нас. Теперь, Ниночка, пришла очередь пожалеть её. Я думаю, выход очевиден.

— Но ведь это не чужой мальчик, это наш внук. Мы так долго этого ждали!

— Я знаю, родная, я всё знаю, — вздохнул Николай.

Павел широкими шагами вышел из застеклённого помещения в тот момент, когда очередные посетители, миновав поворот, показались в отдалении коридора. Узнав врача, мать с дочерью поспешили навстречу.

— Как хорошо, что нам не пришлось вас искать, ведь вы такой занятой человек! — проговорила мать, пытаясь выровнять сбившееся из-за короткого перехода дыхание. — Павел Игоревич, наша фамилия Смирновы, моя дочь, Катя, находится у вас в пятьсот двадцать шестой. Вот, Зоя сказала, — кивнула она головой на стоящую рядом невысокую молодую брюнетку, очень похожую на неё, — что вы просили прийти родственников…

— Как ваша фамилия? — побледнел Павел.

— Смирновы, — хором ответили женщины.

— Тогда… — Павел хотел сказать: «Тогда с кем же я разговаривал две минуты назад?», но вместо этого он вдруг неожиданно для посетителей закрыл лицо ладонями и тихо прошептал: — Боже мой, Боже мой, что же я наделал? Как же я теперь посмотрю им в глаза?

Два противоположных чувства боролись в его душе. Первым его порывом было сорваться с места и что есть силы бежать к несчастным людям, потрясённым до глубины души его словами. Чего бы он только сейчас ни сделал, чтобы вернуть время хотя бы на полчаса назад!

Но другое чувство, сродни трусости, прочно удерживало его на месте. Что он им скажет: извините, я ошибся? Извиняться можно тогда, когда в трамвае наступил соседу по неаккуратности на ногу, а не в том случае, когда ты сообщаешь родным о потере близкого человека. Задержись Буровы внизу хотя бы на пять минут, и ничего этого бы не произошло. Что же делать?

Теперь, в эту минуту, Бессонов ясно и отчётливо понял, что поступок его не имеет извинения. Врач, калечащий человеческие души ложью, — не врач. Конечно, можно свалить всё на ошибку, на стечение обстоятельств, на загруженность. Но главное — не в этом. Главное заключается в том, что все они: и пациенты, и их родственники, — все они для него просто чужие люди, а он чужой для них.

Ватными ногами он отмерил обратные двадцать метров, открыл стеклянную дверь кабинета.

— Простите меня, Бога ради, простите, я ошибся. Ведь ваша фамилия не Смирновы?

— Нет, мы Буровы, — боясь поверить в мелькнувшую на краткий миг безумную надежду о недоразумении, прошептал помертвевшими губами Николай.

— Тогда я говорил не о вашей дочери, родственники второй девочки поднимались с вами одновременно, но случайно задержались, и я принял вас за них.

— Какое счастье, доктор! — лучась улыбкой, проговорила Нина.

— Конечно, жаль эту девочку, — вступил в разговор Николай, — но вы нас не осуждайте, пожалуйста, мы просто очень рады за дочку.

— Осуждать? О чём вы! — горько проговорил Павел, стараясь не смотреть в лица родителей, переживших несколько минут назад такое глубокое страдание, которого бы хватило на несколько лет. — С вашей Мариной всё в полном порядке, — успокоил он их, — чувствует она себя хорошо, ребёнок — тоже, угроза выкидыша полностью миновала. Я и позвал-то вас затем, чтобы сказать, что вы можете забрать её домой, допустим, в четверг или в пятницу, как вам будет удобнее, я не имею права отпускать её одну.

— Спасибо вам, Павел Игоревич, — говорила Нина, с трудом сдерживая слёзы радости.

— Значит, в пятницу, в двенадцать, принесите её документы и одежду, — скороговоркой проговорил он и торопливо вышел.

Поговорив с Буровыми, а потом со Смирновыми, он закрылся в своём кабинете, сел за письменный стол, открыл ящик и вытащил из стопки лист белой бумаги. Через десять минут он стоял в кабинете Вороновского, а его заявление, похожее на белую заплатку на тёмной поверхности материи, ждало своей резолюции.