Хозяин зеркал - Юлия Зонис

Кей снова смотрел на Город внизу – а точнее, на две бледные звезды, взошедшие над Городом. Он не видел, как вошла девушка, зато слышал прекрасно. Слышал звук ее шагов, торопливое и сбивчивое дыхание, слышал, как бьется ее сердце, при желании мог бы услышать и шелест текущей в венах девушки крови. Собственное сердце Кея не билось давно. Двенадцать лет, ровно половину его жизни. На фоне этой огромной тишины очень легко было расслышать биение чужого сердца. Сердце девушки билось отчаянно, как пойманный за шкирку маленький, но злой зверек.

– Вы боитесь меня, – сказал Кей, не оглядываясь.

– Нет. – Голос девушки прозвучал мягко, уверенно и отчетливо. – Нет, это ты должен меня бояться.

Только тут Кей повернулся. В левой руке девушки была белая потертая муфта. В правой гостья сжимала маленький револьвер, ствол которого нацелился в грудь Кея. Пока Кей смотрел, муфта упала на пол с глухим звуком, но ствол не дрогнул.

– Как интересно. А главное, как неожиданно, – сказал Кей, в этот момент очень напоминавший Джейкоба.

Как хотелось бы начать рассказ с картины, писанной резкими, грозовыми мазками: вот Кей в широком плаще нараспашку стоит над волнами седого моря, ветер треплет его светлые волосы и по-байроновски повязанную на шее косынку. Он смотрит прямо в зрачок приближающегося шторма, и в сердце его нет ни печали, ни зла, а яростные буруны внизу кусают гранитные скалы… Увы. Вместо гранитных скал имелся пологий ракушечный берег, заканчивающийся небольшим обрывчиком. От обрыва и до горизонта простиралась потрескавшаяся корка грязи, а Кей сидел на корточках и сворачивал косяк. Лишь одно роднило унылый пейзаж с грозовым полотном – цвет неба, яркого, кроваво-красного, как воспаленное гриппозное горло. Пахло пылью, бертолетовой солью и гарью. Солнце валилось в солончаки. Непонятно как возросший из солевой корки камыш зло и сухо потрескивал, и тек, дрожа, над ложем бывшего моря раскаленный воздух.

Самокрутка в пальцах Кея все не разгоралась. Он приложил косяк к камню, и бумага с травой вспыхнули, словно спичка.

– Хорошего дня и доброй ночи, – сказал юноша, неведомо к кому обращаясь.

Неведомо к кому, потому что вряд ли он обращался к двум странным созданиям, засевшим в камышах.

Некогда, еще при Королеве, море звалось Ледяным. И действительно, слой льда толщиной в три фута держался в заливе с октября до мая. На льду нежились жирные тюлени, на тюленей охотились белые медведи, а на медведей (как, впрочем, и на тюленей) – местные жители с костяными копьями и гарпунами, и все оставались довольны. С приходом в Третий Круг Господ W, P и F море не то чтобы отступило, а попросту исчезло, оставив после себя лужицы – настолько соленые, что вода в них не могла даже протухнуть. Тюлени вымерли. Белые медведи разбрелись по пустыне, где их истребляли бьярмы и дикие сатсу. Некоторых приручили ромале и таскали теперь измельчавшее потомство северных исполинов по ярмаркам. На побережье прежде Ледового, а ныне Сухого моря, как и везде в Третьем Круге, млекопитающие сдавали позиции птицам и ящерам, чей расцвет наступал с пугающей быстротой. Впрочем, речь не о нынешних скудных временах.

В дни Королевы жители рыбацких деревушек и городков, расположенных к юго-востоку, с нетерпением ждали, когда залив очистится ото льда, дабы спустить на воду быстрые джонки и пузатые торговые когги. Чтобы ускорить этот процесс, в конце апреля в прорубь обычно швыряли красну девицу, привязав ей к ногам для верности здоровенный булыжник. Красны девицы в тех краях неплохо умели плавать и, возможно, разобрались бы как-нибудь и с булыжником, если бы быстрое течение не сносило их к северо-западным фьордам. Здесь, в узких и темных протоках, они находили вечный покой среди упавших с берега перегнивших сосен, камней и ракушек, иллюзий и обещаний. Пескарники вили гнезда в их волосах и высиживали икру, слепые зеркальные нубии отражали желтый оскал их зубов, и ручьевики строили из бисеринок их красных ожерелий свои домики. Девицы тихо и упрямо ждали Конца Времен, дабы восстать из сырых могил и укоризненно взглянуть в глаза погубителям.

Море отступило. Сосновые леса и затененные фьорды поглотила горячая степь, а затем и пустыня. Конец Времен не настал. Местные пугали редких простаков-туристов из Города рассказами о притаившихся на солончаках голодных чудовищах и под шумок шарили по карманам доверчивых слушателей. Кей без особого интереса смотрел на два объеденных водой и рыбами девичьих трупика, делавших жалкие попытки расчесать обесцвеченные солью волосы раковинами гребешков. Девицы прихорашивались, как могли, в ожидании справедливого решения их горьких судеб. До бедняжек так и не дошло, что исчезнувшая вода ничему не положила конец и ничего не решила. Вода просто испарилась, ушла под землю, просочилась в бесчисленные и бездонные норы-червоточины, испестрившие берег за спиной Кея. Ракушечник напоминал хорошенько изгрызенный червями сыр. Сделаешь неверный шаг – и ухнешь в самую пропасть и в темноту, к земным корням, нависшим над небом Четвертого Круга. Караванщики называли это место Сквозными Дырами.

Стремительно темнело, словно иссохшая корка бывшего морского дна жадно сосала кровь из заката. Еще минута, и в колеблющемся воздухе над солончаками остался лишь слабый карминовый след, а затем угас и он. Загорелись глаза утопленниц – начинка фосфорических раковин, неоновый след кочующего с теплым течением планктона. Кей отшвырнул маленький, не больше ногтя, окурок, сплюнул, встал, развернулся и пошел туда, где мерцал далекий и неуверенный огонек костра – вспыхивал и гас, словно пламя на сквозняке, хотя тяжелый воздух над солончаками был неподвижен. И все же что-то сквозило там, приоткрывались невидимые двери. Кей шел, осторожно ступая в обрушившейся на мир темноте, тщательно выбирая, куда поставить ногу. Юноша не знал, что случится, если он провалится в одну из червоточин. Возможно, ничего. Возможно, вечное падение в никуда. Проверять на деле ему не хотелось. Ночь поднималась с земли и окутывала его лодыжки, поясницу, плечи, а вместе с ночью поднимался туман. Холодные языки льнули к идущему, кружили, не отпускали и почти уже скрыли неверный огонек костра. Кей ускорил шаги.

Впрочем, все это случится намного позже, а пока…

Герда так долго ждала этого дня. Так долго, что ожидание успело стать привычным, и смысл, казалось, был уже в само́м ожидании. Когда ожидание длится не месяцы – годы, событие, как правило, разочаровывает. «Это разочарование, – сказала себе Герда, – просто разочарование, эта пустота и тоска, и нежелание надавить на спуск. Сейчас пройдет».

Глаза Джейкоба и волосы посветлели. Странно. Обычно с возрастом волосы темнеют, словно на них налипает житейская грязь, налипает и уже никак не отмоется. А Джейкоб будто непрерывно смотрел на ясное и холодное северное солнце. В остальном он мало изменился. Ну, подрос. Герда тоже подросла.

Палец никак не желал подчиняться, и тогда Герда, до боли закусив губу, постаралась вспомнить: вот Миранда мечется в постели в бреду. Руки ее покрыты ожогами – добрая булочница пыталась разгрести завал, еще дымившиеся балки и обломки мебели, чтобы спуститься в погреб Шауля, и двое дюжих парней из соседней лавки вместе с Иенсом не смогли ее удержать. Вот она шепчет, бормочет, твердит в бреду, отталкивая руки Герды и смоченное в уксусе полотенце: «Слуга Королевы… Оставь его, Слуга Королевы! Не тронь моего Шауля, я все тебе расскажу…» А вот и сам Шауль. Тела его так и не нашли. Все в подземной части лаборатории выгорело дотла, начисто стерло взрывом. Поэтому его можно вспоминать живым, сутулого старика в широком плаще, вечно покашливающего – он курил трубку, знал, что табак вредит здоровью, да все никак не мог бросить. Вот он протирает очки, снимает с полки книгу и кладет на конторку перед Гердой. Сама Герда сидит на стуле, болтает не достающими до пола ногами, грызет леденец из жестяной банки, кисловатый, с едва заметным привкусом пыли. Шауль тычет в страницу узловатым пальцем и говорит: «Давай же, девочка, читай». Герда охотней съела бы еще один леденец, однако старик добрый, нельзя его огорчать – и она, сморщив от усилия лоб и высунув кончик языка (язык в розовой анилиновой краске от съеденного леденца), с усилием разбирает литеры старинной азбуки.