Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

С таким статусом можно было, конечно, не мельчить, уклоняться от хлопотных должностей и обременительных нагрузок в Союзе писателей[3271], откликаясь лишь на то, что ему и, вероятно, его кураторам в ЦК виделось действительно важным. Так, статьей «Имя изменника проклято и забыто»[3272] Ш. поддержал уничтожение Л. Берии, а речью на XX съезде КПСС добил А. Фадеева, в глазах партийного руководства ставшего — сейчас бы сказали — «хромой уткой»[3273]. Так и «Судьбу человека», за которую Ш. многое простилось, он написал ведь не столько по своей инициативе, сколько первым отреагировав на постановление ЦК и Совмина «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей» от 29 июня 1956 года, где, в частности, было предусмотрено создание «художественных произведений, посвященных героическому поведению советских воинов в фашистском плену, их смелым побегам из плена и борьбе с врагом в партизанских отрядах»[3274].

И так, выступая 2 октября 1966 года на XXIII съезде КПСС, Ш., ставший к тому времени не только членом ЦК (с 1961), но лауреатом и Ленинской (1960) и Нобелевской (1965)[3275] премий, со свирепостью, беспримерной для оттепельной эпохи, отозвался об А. Синявском и Ю. Даниэле, к тому времени уже отправленных в лагеря:

Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи Уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием» (аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты.) А тут, видите ли, еще рассуждают о «суровости» приговора[3276].

К. Чуковский назвал эту речь «подлой»[3277], А. Твардовский «позорно угоднической, вурдалацкой»[3278], и, — как свидетельствует А. Гладков, —

почтовое отделение в Вешенской было завалено посылками в его адрес с томами его сочинений, которые отсылали ему. Дали указание подобные посылки задерживать в Ростове, но и там образовались залежи. По особому секретному циркуляру, эти посылки стали вскрывать и книги передавать в библиотеки[3279].

Шоковая реакция современников понятна. Однако Ш. ведь и раньше стоял на позиции: «Если враг не сдается, его уничтожают», заявив по отношению к И. Эренбургу и К. Симонову еще в 1954 году на съезде писателей Казахстана:

Когда писатель сознательно создает идейно порочное произведение и под тем или иным предлогом пытается как-то протащить политически вредные народу и партии «идейки», я за то, что здесь надо критиковать «на уничтожение». Тут можно не стесняться и орудовать пером как разящим мечом[3280].

Писалось ему в последние десятилетия плохо. Роман «Они сражались за Родину», начатый еще в 1942 году, так до конца жизни и не был закончен, к новым литературным трудам Ш. не приступал вовсе, орудуя разящим мечом скорее в речах и в письмах по начальству: 8 сентября 1967 года безоговорочно потребовал исключить А. Солженицына из Союза писателей, 22 июля 1968-го призвал Л. Брежнева решительно покончить «муторное дело» с «пражской весной»[3281], а в конце 1972 года защитил писателей-патриотов от нападения на них А. Яковлева в статье «Против антиисторизма»[3282].

Это не сервилизм, конечно. Это действительно осознанная и последовательная позиция. «Я, — сказал Ш., обращаясь к делегатам XXII съезда партии, — как и все вы, прежде всего коммунист, а потом уже писатель»[3283]. Так что и отношение к нему до сих пор тождественно отношению к советской власти: те, кто ее, пусть даже с оговорками, принимают, Ш. боготворят, зато те, кто ее терпеть не может, охотно делятся идущими еще от 1920-х годов предположениями, что «Тихий Дон» либо не так уж хорош, как о нем предписано думать, либо украден (скомпилирован) Ш. из текстов другого (или других) авторов.

И конца этим спорам, видимо, не будет. Как наверняка не будет конца все новым и новым переизданиям «Тихого Дона», «Поднятой целины», других шолоховских книг.

Соч.: Собр. соч.: В 12 т. М.: Сов. писатель, 2003; Письма. М.: ИМЛИ РАН, 2003.

Лит.: Михаил Шолохов: Летопись жизни и творчества. М.: Галерея, 2005; Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников: В 2 т. М.: МГОУП им. Шолохова, 2005; Бар-Селла З. Литературный котлован: Проект «Писатель Шолохов». М.: РГГУ, 2005; Чудакова М. Три «советских» нобелевских лауреата // Чудакова М. Новые работы: 2003–2006. М.: Время, 2007. С. 193–233; Осипов В. Шолохов. М.: Молодая гвардия, 2010 (Жизнь замечательных людей); Михаил Александрович Шолохов: Энциклопедия. М.: Алгоритм, 2011; Воронцов А. Шолохов: Роман. М.: Вече, 2013.

Шпаликов Геннадий Федорович (1937–1974)

Он мог бы быть и Шкаликовым, но его отец ради благозвучия заменил одну букву в фамилии, еще когда учился в Военно-инженерной академии имени Куйбышева. Так что сын родился уже Шпаликовым и спустя два года после гибели отца на фронте в феврале 1945-го тоже был поставлен на офицерскую стезю: Киевское суворовское училище (1947–1955), затем элитная «Кремлевка», то есть Московское пехотное училище имени Верховного Совета РСФСР.

Но тут осечка — на одном из первых же масштабных учений младший сержант Ш. травмировал ногу, и из армии его списали. Словом, как сказано будет в стихах: «Не получился лейтенант. / Не вышел. Я — не получился, / Но, говорят, во мне талант / Иного качества открылся: / Я сочиняю. Я пишу».

Стихи он, действительно, писал еще с пионерского возраста, и парочка из них была 26 июня 1955 года даже опубликована в киевской молодежной газете «Сталинское племя». Они милые, солнечные, но задержаться стоит не на них, а на юношеском дневнике, в котором еще 1 мая того же года появилась выразительная запись: «Проще простого взять и… покончить разом со всем» — мол, «не печатают, а говорят — хорошо»; «кажется, провалюсь на экзаменах»; «кажется, впереди ни черта не получится». И пометка: «Писал эти строки полупьяный»[3284].

И еще одна запись, уже 14 мая 1956-го, на следующий день после самоубийства А. Фадеева:

Жалости нет, алкоголиков не жалеют. Какими же руками он писал, как мог говорить о светлом, чистом и высоком — пьяница по существу. <…> Оправдать его нечем. Ни тяжелой жизнью, ни непониманием современников. Его понимали, заочно — любили, благ жизни вполне хватало лауреату Сталинской премии, книжки которого переиздавались повсеместно. Фадеев — дезертир. Иначе его назвать трудно. Словом, очень неприятный осадок в душе. С портретов спокойно глядит седой человек с таким хорошим, честным лицом, много сделавший для всех, а внизу, рядом с перечислением заслуг его и достоинств — одно стыдное и грязное слово — алкоголик[3285].

Через несколько месяцев Ш.