Марианна. Книги 1-6 - Жюльетта Бенцони

может быть, потому, что отныне вся жизнь принадлежала им. Она распростерлась перед ними безмерная, как этот океан, который приплясывал вокруг них с глубокими влажными вздохами, подобно преданному животному, встретившему хозяина после долгого отсутствия.

Ей было показалось, что Язон заснул, но, нагнувшись, она увидела, как блестят его широко открытые глаза, и поняла, что он улыбается.

— Я забыл, что море так хорошо пахнет! — прошептал он, прижимая к шершавой щеке руку, которую он ни на мгновение не отпускал.

Видок услышал его шепот и рассмеялся.

— Особенно после спертого воздуха последних недель! Человеческая грязь, человеческая нищета — я не знаю запаха более ужасного, даже запах тления, ибо в тлении есть ростки нарождающейся жизни Но не надо больше думать об этом: для тебя с ароматами каторги покончено.

— Для тебя тоже, Франсуа.

— Кто может знать? Я создан не для бескрайней вселенной, а для замкнутого мирка, который движут человеческие мысли и инстинкты. Стихии — это великолепно, но и я предпочитаю себе подобных… Пусть не так красиво, зато более разнообразно.

— И более опасно! Не представляйся, Франсуа. Ты всегда жил только ради свободы. И ты обретешь ее у нас.

— Остается уточнить, что понимать под словом «свобода».

Затем, переменив тон, он спросил:

— Через сколько времени мы будем в Конкете?

Ответил Жан Ледрю:

— Мы идем с хорошим ветром. Через час, я думаю… Осталось около шести лье.

Действительно, после того как подняли последние паруса, маленький кораблик несся по ветру как чайка. С правой стороны бежал берег, где иногда возникали очертания колокольни или странной геометрии дольмена. Жан Ледрю пальцем указал Марианне на один из них:

— Легенда гласит, что в рождественскую ночь, когда начинает бить полночь, дольмены и менгиры устремляются к морю, чтобы напиться, и тогда сокровища, которые они скрывают, остаются открытыми. Но когда пробьет двенадцатый удар, они все возвращаются на свои места, раздавливая смельчаков, пытавшихся их обокрасть.

— В Бретани, наверно, много легенд?

— Бесконечное множество. Больше, чем валунов, я думаю.

Огонь маяка внезапно вспыхнул в ночи, желтый, как октябрьская луна, господствуя над нагромождением скал высокого, мыса.

Капитан показал подбородком в его сторону.

— Маяк Сен-Матье. Этот мыс — одна из крайних точек континента. Что касается аббатства, оно было когда-то богатым и могущественным.

И в самом деле, в неверном свете луны, пробивавшемся сквозь облака, перед маяком теперь показались полуразрушенные стены церкви и большого здания, придававшие этому пустынному мысу такой зловещий вид, что матросы невольно стали креститься.

— Конкет находится в четверти лье на север, не так ли? — спросил Видок у Жана Ледрю, который не ответил, внимательно всматриваясь в море.

В этот момент из сорочьего гнезда раздался пронзительный голос юнги:

— Парус прямо по курсу!

Все встрепенулись и стали вглядываться вперед. В нескольких кабельтовых показались изящные очертания брига, несшегося с надутыми парусами по этим опасным водам с такой же уверенностью, как местная рыбачья лодка. Жан Ледрю тотчас скомандовал.

— Сигнальный фонарь! Открывайте фонарь! Это они.

Как и другие, Марианна наблюдала за маневрами красивого корабля, понимая, что это и был обещанный Сюркуфом спаситель Один Язон, пленник мечтаний или усталости, не шевелился, продолжая вглядываться в небо. Тогда Ледрю сказал с нетерпением:

— Да посмотри же, Бофор! Вот твой корабль.

Корсар вздрогнул, в одном порыве вскочил и замер, вцепившись в борт, широко открытыми глазами пожирая приближающийся корабль.

— «Волшебница», — пресекшимся от волнения голосом прошептал он. — Моя «Волшебница»!..

Увидев, как он бросился, Марианна тоже встала и прижалась к нему.

— Ты хочешь сказать, что этот корабль твой?

— Да… мой! Наш, Марианна! Этой ночью я вновь обрел все, что считал навсегда утраченным: тебя, любовь… и ее!

И столько было нежности в этом кратком слове из двух букв, что Марианна на мгновение ощутила ревность к кораблю. Язон сказал о нем как о своем ребенке, будто вместо дерева и железа он был сотворен из его плоти и крови, и он созерцал его с радостью и гордостью отца. Ее пальцы оплели пальцы моряка, словно она инстинктивно пыталась вернуть полное обладание им, но Язон, устремленный к своему кораблю, не обратил на это внимания. Он повернул голову к Ледрю и обеспокоенно спросил:

— Человек, который ведет его, настоящий повелитель моря!

Ты знаешь, кто он?

Жан Ледрю торжествующе рассмеялся.

— Ты же сказал: повелитель моря! Это сам Сюркуф. Мы украли твой корабль из-под носа таможенников Морле… Поэтому я и прибыл в Брест позже, чем думал.

— Нет, — раздался позади них спокойный голос, — вы не украли его! Вы им овладели с согласия… императора! В ту ночь таможенники особенно крепко спали, так?

Если Видок хотел произвести театральный эффект, он мог быть довольным. Забыв о бриге, с которого доносилось лязганье разматываемой якорной цепи, Марианна, Язон, Жан Ледрю и даже внезапно оживший Жоливаль одним движением повернулись к нему. Но только Язон выразил чувства остальных:

— Согласие императора? Что ты хочешь сказать?

Опершись со скрещенными на груди руками о мачту, Видок провел взглядом по обращенным к нему лицам. Затем с необычной мягкостью, которую при необходимости мог приобретать его голос, он ответил.

— Что не так давно он соизволил дать мне мой шанс, что я нахожусь на его… службе и что я имел приказ любой ценой устроить тебе побег! Это не было легко, ибо, за исключением этой молодой женщины, и обстоятельства, и люди отвернулись от меня. Но ты не мог даже себе представить, что у меня такой приказ!

После такого удара никто не нашел, что сказать. От изумления они не находили слов, и их взгляды пытались определить, что так внезапно изменилось в этом загадочном человеке. Держась за руку Язона, Марианна тщетно старалась сообразить, в чем же дело, но, может быть, потому, что это было выше ее возможностей, она первая обрела дар речи.

— Император хотел, чтобы Язон бежал? Но тогда» для чего суд, тюрьма, каторга?..

— А это, сударыня, он вам скажет сам, ибо мне не подобает раскрывать его соображения, которые являются высшей политикой.

— Он скажет мне сам? Но вы хорошо знаете, что это невозможно! Через несколько минут я уеду, навсегда покину Францию.

— Нет!

Ей показалось, что она ослышалась.

— Что вы сказали?

Он посмотрел на нее, и она прочла в его взгляде глубокое сострадание. Еще мягче, если это вообще было возможно, он повторил:

— Нет! Вы не уедете, сударыня! Сейчас по крайней мере! Я должен, как только Язон Бофор окажется в море, привезти вас обратно в Париж.

— Об этом не может быть и речи! Я беру ее с собой!