Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

– А-а, жив-здоров? Ну, слава богу! Здравствуй, Сенько! (Или Ковальчук, или Грядко, или Катылев, или Редькин.)

– Здравия желаю, Павел Степаныч! – улыбаясь тоже, радостно гаркал матрос и в свою очередь осведомлялся: – Все ли здорово?

– Ничего-ничего, братец, как видишь, – разводил руками Нахимов.

– Ну, дай Боже, Павел Степаныч!

Не любил, когда новички солдаты при его приближении, из почтения к его единственным в Севастополе генеральским эполетам, снимали фуражки.

Махал на них и кричал:

– Надень, надень!.. Эка ведь пустяками какими головы набиты – вздорами-с!

Теперь, после приказа от 12 апреля, все флотские офицеры и матросы на равных с ними правах считали неотъемлемо необходимым поздравлять Нахимова с наградой – производством в полные адмиралы, и только когда удавалось поздравить торжественно и от сердца, приступали к празднеству – в блиндажах ли или на городских квартирах.

Пили при этом сверхчеловечески, но пили за Севастополь, за Черноморский флот, за моряков на всех бастионах и за Павла Степановича Нахимова, «отца матросов».

III

Апрель был уже в полной красоте. Екатерининская улица со своими пышно развернувшимися большими деревьями – каштанами и белой акацией – казалась аллеей для гуляний, и на ней действительно прогуливались по вечерам, а на бульваре Казарского снова, аккуратно с шести часов, начала греметь полковая музыка, как это было до бомбардировки.

Нахимову однажды вздумалось проехаться на Малахов именно в такой вечерне-отдыхающий час. Из шести своих флаг-офицеров он взял с собою только одного – лейтенанта Колтовского; переправился через Южную бухту по второму мосту, устроенному на бочках, про запас, и его же заботами.

Проезжая по Корабельной, он пустил своего серого шагом, чтобы получше рассмотреть, какие здесь произошли изменения за последний день, и Колтовской – сын вице-адмирала Балтийского флота, из товарищей Нахимова еще по первым годам его службы, – заметив его пристальные и зоркие взгляды влево и вправо, счел нужным отозваться на это весело:

– Все-таки как им ни накладывают в макушку, довольно еще осталось здесь совсем почти целых домишек!

– Ага! Вот-с… Именно-с!.. Не всякая пуля в лоб и не всякое ядро в дом-с, – качнул головой Нахимов, а Колтовской продолжал:

– Так что если бы вдруг завтра каким-нибудь чудом вышел конец осаде, то через месяц, не больше, починилась бы в лучшем виде Корабелка и зашумела не хуже прежнего!

– Она и теперь что-то очень шумит, – заметил Нахимов. – По убитому, что ли: вон там впереди толпа.

Колтовской присмотрелся и сказал тоном адъютанта, избалованного неизменным добродушием своего начальника:

– Есть толпа впереди, точно, Павел Степаныч, только, кажется, там отхватывают трепака в кругу, чего перед убитыми пока еще не позволяется делать, хотя все уж мы порядочно одичали.

Он улыбался – молодой, самоуверенный, несколько излишне горбоносый, что, впрочем, придавало решительность и законченность его слегка расплывчатому лицу, – а Нахимов спрашивал недоуменно:

– С какой же такой радости они расплясались вдруг, а?.. Смотрите-ка, ведь в самом деле, кажется, пляшут-с!

Но в толпе заметили адмирала, плясуны стали «смирно». Плясуны были матросы, и в кругу около них – матросы, матросские жены, ребятишки. А когда поравнялся Нахимов с толпой, из нее вышла навстречу ему матросская сирота Даша – первозванная сестра милосердия, хотя и без золотого креста на голубой ленте, зато с серебряной медалью на аннинской, – поклонилась поясным поклоном и проговорила певуче:

– Ваше превосходительство, Павел Степаныч! Сговор у меня сегодня… Будьте такие ласковые, зайдите, не откажите хлеба-соли отпробовать!

– Сговор?

Нахимов вопросительно посмотрел на Колтовского: бывает так, что выпадает иногда из памяти слово, редко звучащее в жизни.

– Помолвка – так, кажется, – подсказал Колтовской.

– А-а! Вот что-с! Замуж выходишь? – понял, наконец, Нахимов. – За кого? За матроса? Не разрешу-с!

– Только еще сговор пока, а уж замуж, как война кончится, – бойко ответила Даша. – Еще как обойдется, а то и жениха исхарчить может, да и меня тоже, – не страхованная.

– Это так… А с кем же у тебя сговор? С Кошкой? – заметил в толпе этого лихого матроса Нахимов.

Дружно засмеялись в ответ на это все, а громче всех сам Кошка, который был багрово-красен, так как порядочно успел уже выпить, но держался на ногах прочно.

– Ну, с Кошкой мне куда уж справиться, Павел Степаныч! – живо подхватила Даша. – Это только ведь говорится: «Жена да боится своего мужа», – а думается: «Як вiн ее подужа!..» А уж на этого Кошку хо-ро-шую цепную собаку надо – мне-то куда уж!

И опять все захохотали кругом, даже и ребятишки, а Даша проворно вытащила из толпы молодого еще матроса смирного вида и представила:

– Вот он – мой жених! Тридцать пятого экипажа Подгрушный Лукьян.

– А-а! Ничего-с! Неплохо-с… Малый статный, собой красивый… Совет да любовь – так, кажется, сказать надо-с?.. А вон кстати-с и французы вам на сговор букетик прислали-с! – кивнул Нахимов на белый дымок разорвавшейся в это время вверху, шагах в пятнадцати от них, гранаты.

Далеко не все оглянулись на «букетик», присланный французами: большинство даже и голов не повели: эти букетики можно было видеть все-таки гораздо чаще, чем Павла Степановича Нахимова, тем более что теперь всех занимало только одно: зайдет ли их адмирал в хату, где праздновался сговор.

И все лица расцвели довольными улыбками, когда Нахимов спрыгнул с серого и по привычке одернул задравшиеся кверху штанины брюк. Колтовской смотрел на него вопросительно, высвободив из стремени правую ногу: нужно ли слезать также и ему, – и Нахимов утвердительно шевельнул бровями.

И вот «отец матросов» стоял уже в хате, в тесном кругу матросов и матросок с Корабелки; на столе, наскоро прибранном, красовалось все, что могло найтись как закуска под водку: и сушеная тарань, и жареные бычки, и ставридка, мелкая рыбешка, ловившаяся удочками в бухте, и даже греческое блюдо – ракушка мидия с рисом, – но больше всего было веселого зеленого лука, на который особенно щедра бывает огородная земля в апреле. Густо пахло зеленым луком и от Даши, и от ее жениха, и от прочих.

– Присядьте, ваше превосходительство!.. Садитесь, будьте ласковые, Павел Степаныч!.. Уважьте сиротку нашу!.. – обращались к Нахимову со всех сторон с ненадуманными словами больше матроски, чем матросы, суетливо расширяя для него за столом самое лучшее, по их мнению, место.

– Ну что же, сядем-с, посидим минутку-с, – за себя и за своего флаг-офицера решил благодушно Нахимов. – А если найдется у вас холодная вода с чуть-чуточкой вина красного, – показал он на кончике своего мизинца, – то я и выпью-с!

– Вина! Красного! – засуетились все около, и общая настала растерянность: не было красного вина, была только бутылка вишневой наливки, припасенная для слабого пола.

Делать было нечего: так вот сразу взять