Эндимион. Восход Эндимиона - Дэн Симмонс

Я посмотрел на священника.

– Вы остались католиком, – сказал я.

Отец де Сойя отхлебнул из старинного бокала.

– Я не просто остался католиком, Рауль. Я заново открыл для себя, что значит быть католиком. Быть христианином. Верующим.

– Даже после Момента Сопричастности Энеи?

Капрал Ки молча смотрел на нас с другого конца стола. Тени от масляных светильников плясали на глинобитных стенах.

– Я ведь уже знал о предательстве и сговоре Церкви с Техно-Центром, – очень тихо проговорил он. – Откровение Энеи просто еще ярче показало мне, что значит быть человеком… и сыном Божьим.

Я все еще раздумывал над этими словами, когда отец де Сойя после минутной паузы добавил:

– Говорят, что я должен стать епископом, но я не хочу. Потому-то я и остался в этом районе Пасема, хотя наиболее жизнеспособные общины – вдали от старых городов. Одного взгляда на то, что осталось от наших традиций – вот, руины за рекой, – достаточно, чтобы понять: нет смысла слишком надеяться на иерархию.

– Значит, никакого Папы? – спросил я. – Никакого святого отца?

Пожав плечами, де Сойя снова подлил нам вина. Тринадцать месяцев я прожил на синтетической пище, и теперь вино быстро ударило мне в голову.

– Монсеньор Лукас Одди бежал от революции и от нападения Центра. Он учредил на Мадхье папство в изгнании, – резко произнес священник. – Вряд ли кто-либо из бывших подданных Священной Империи, кроме его защитников и приспешников, признает в нем настоящего Папу. – Де Сойя отпил из бокала. – Это уже не первый случай, когда у Матери Церкви антипапа.

– А что с Папой Урбаном Шестнадцатым? – спросил я. – Скончался от сердечного приступа?

– Да, – кивнул Ки.

– И был воскрешен?

– Не совсем.

Я молча смотрел на отставного капрала, ожидая продолжения, но тот упорно хранил молчание.

– Я отправил весточку за реку, – улыбнулся отец де Сойя. – Очень скоро вы сами все поймете.

И верно, не прошло и минуты, как занавеси на входе раздвинулись, и в комнату вошел высокий мужчина в черной сутане. Но не Ленар Хойт. Этого человека я еще ни разу не видел, но чувствовал, что хорошо его знаю – удлиненное лицо, большие печальные глаза, широкий лоб и редеющие серебряные волосы. Я встал, чтобы пожать ему руку, поклониться, поцеловать перстень – словом, как-нибудь выразить свое почтение.

– Рауль, мой мальчик, мой мальчик, – произнес отец Поль Дюре. – Как я рад встрече с тобой! Нас так взволновала весть о твоем возвращении.

Старый священник энергично пожал мне руку, крепко меня обнял и решительно направился к буфету. Нашел кружку, накачал в раковину воды, вымыл кружку и наполнил ее вином, после чего уселся на свободный стул напротив Ки.

– Мы тут рассказываем Раулю, что произошло за год и месяц его отсутствия, – пояснил отец де Сойя.

– Мне казалось, прошел уже целый век, – сказал я, отсутствующе глядя вдаль.

– А для меня как раз век и прошел, – улыбнулся пожилой иезуит. У него был какой-то непривычный, но приятный акцент. Может, он родом с франкоязычной планеты? – А точнее, почти три.

– Я видел, что они делали с вами после каждого воскрешения! – Вино полностью лишило меня чувства такта. – Лурдзамийский и Альбедо убивали вас, чтобы возродить Хойта из ваших крестоформов.

Отец Дюре даже не пригубил вина. Он устремил в бокал пристальный взор, словно в ожидании пресуществления.

– Раз за разом, – задумчиво, без ненависти и злобы проговорил он. – Странная жизнь. Рождаешься лишь для того, чтобы быть убитым.

– Энея согласилась бы, – сказал я, зная, что эти-то священники – друзья и вообще добрые люди, но не испытывая теплых чувств к Церкви в целом.

– Да. – Поль Дюре в безмолвном тосте поднял бокал и осушил его до дна.

Бассин Ки заполнил вакуум тишины:

– Большинство верных, оставшихся на Пасеме, хотели бы видеть своим Папой отца Дюре.

Я посмотрел на пожилого иезуита. Я всякого навидался и теперь не испытывал трепета в присутствии живой легенды из «Песней». При личной встрече с легендарной личностью всегда отыщется черточка, делающая ее менее легендарной и более человечной. В данном случае этой черточкой стали пучки седых волос на больших ушах священника.

– Тейяра Второго? – спросил я, вспомнив, что, по отзывам, двести семьдесят девять лет назад Папа Тейяр Первый был добрым пастырем, правда, недолго, пока его не убили в первый раз.

Подождав, пока отец де Сойя наполнит его бокал, Дюре покачал головой. В глазах у него застыла та же печаль, что и в глазах де Сойи.

– Папская тиара не для меня. Лучше я проведу оставшиеся мне годы, пытаясь усвоить учение Энеи, слушая голоса мертвых и живых, заново постигая уроки смирения, преподанные Господом нашим. Долгие годы я был археологом и интеллектуалом. Настало время заново открыть в себе простого приходского священника.

– Аминь! – заключил слегка захмелевший де Сойя, выуживая из буфета новую бутылку.

– Значит, вы больше не носите крестоформ? – спросил я, обращаясь ко всем, но глядя только на Дюре.

Все трое отшатнулись, как от пощечины.

– Только люди недалекие и законченные циники до сих пор носят паразита, Рауль, – ответил Дюре. – На Пасеме таких очень мало. Да и на любой другой планете после Момента Сопричастности Энеи. Впрочем, у меня просто не оставалось выбора. Я был воскрешен в ватиканской часовне в самый разгар боев. Ждал, что вот-вот меня, как обычно, навестит кардинал Лурдзамийский или Альбедо… чтобы убить, как обычно. А вместо них этот человек… – Он указал длинным аристократическим пальцем на Ки, капрал поклонился и подлил себе вина. – Врывается этот вот человек вместе со своими повстанцами, все в боевых доспехах, с древними ружьями в руках. Он принес мне чашу с вином. Я знал, что это за вино. Я тоже испытал Момент Сопричастности.

Я ошарашенно смотрел на старого священника. «Даже пребывая по ту сторону жизни, в матрице пузырьковой памяти дополнительного крестоформа, даже во время воскрешения?!»

Отец Дюре кивнул, словно прочтя мои мысли.

– Даже там. – Потом, глядя на меня в упор, спросил: – Чем ты теперь займешься, Рауль Эндимион?

– Я прибыл на Пасем, чтобы отыскать пепел Энеи… она просила… однажды попросила…

– Мы знаем, сын мой, – кивнул отец де Сойя.

– В общем, – продолжал я, – после того, что случилось с замком Святого Ангела, это невозможно, значит, придется заняться другими делами.

– То есть? – с бесконечной добротой спросил отец Дюре. И вдруг в этой полутемной комнате с грубо сработанным столом, на котором мерцало в бокалах древнее вино, я разглядел могучую личность старого иезуита из мифических «Песней» Мартина Силена. И у меня не осталось ни малейших сомнений: да, это тот самый глубоко верующий человек, который распинал себя снова и снова на прошитом молнией дереве тесла, не желая принимать крестоформ. Истинный защитник веры. С этим человеком Энея была бы рада поговорить и поспорить обо всем. Я ощутил боль утраты с такой силой, что невольно опустил глаза, избегая встретиться взглядом с Дюре, да и со всеми остальными – тоже.