(не) зажигай меня - Марианна Красовская

— Зачем тебе грудь? — наконец, растерянно выдавливаю я.

— Смотреть. Трогать, — сглотнув, отвечает он. — Руками. Губами. Хочу.

— У меня нет груди, — пожимаю плечами я. — Там и смотреть-то не на что.

— Я найду, — обещает он.

Я не понимаю, что он задумал, но так даже интереснее. Вреда он мне не причинит, это точно. Наверное, это будет такой массаж. Почему бы и нет?

— Ты уверен? Это всё, чего ты хочешь?

— А ты согласна? — хрипло спрашивает он, уже раздевая глазами.

— Я принимаю твои условия.

Его рука тянется к елеку, но я уворачиваюсь.

— У меня мясо на огне, — напоминаю я. — Не сейчас. Вечером.

— Мясо, — бормочет он. — Какое к бесу мясо?

— Нормальное мясо. Ты его сам принес вчера. Говядина. На обед и ужин. Или ты решил держать сурим прям по-серьезному?

— Ладно, — вздохнул Аяз. — Я сильный. Я выдержу. Вики, я тогда поеду по делам. Коней там посмотрю и всё такое. Буду вечером.

Я киваю. Беги-беги. От себя не убежишь.

Чуть позже ко мне пришла Наймирэ с небольшим сундуком в руках.

— Подарок тебе, — сказала она. — Я всё равно не знаю, как этим пользоваться.

От сундучка доносятся умопомрачительные запахи. Дрожащими руками я открываю крышку и взвизгиваю от радости. Специи! И кофейные зерна.

— Наймирэ-тан, — бормочу я в забытье. — Разве можно хранить зерна кофе и палочки корицы в одном коробе с перцем и кардамоном? Нет, это еще ничего… но здесь же зира и кориандр! И имбирь! Кофе впитывает запахи!

Я сунула нос в ящик и, не удержавшись, расчихалась. Словно сумасшедшая, я перебирала свои сокровища.

— О, кофе я положу с корицей. А для трав нужно сшить мешочки. А еще лучше добыть стеклянные банки с деревянными крышками. А то я целыми днями чихать буду. О богиня, здесь красный перец! Но откуда?

Сияющими глазами я взглянула на Наймирэ.

— Спасибо, спасибо, спасибо! Можно я вас обниму?

Степнячка раскидывает руки, принимая меня в свои объятья. Ее волосы почти такие же мягкие, как у мамы, только пахнут по-особенному. Травой какой-то…

— Наймирэ-тан! Вы красите волосы! — восклицаю я, не подумав. — Хной пахнет!

Степнячка отпрянула от меня, не зная, плакать или смеяться.

— Крашу, — нехотя признает она. — Я наполовину седая после того, как Таман уезжал в Галлию. Думала, он не вернется. Или привезёт ее. Не так-то просто оставаться молодой, красивой и желанной. Но нужно. Я хочу, чтобы мой муж не смотрел ни на кого другого.

— Простите, — прошептала я. — Мне очень стыдно.

— За что? Ты-то в чем виновата?

Наймирэ садится рядом со мной и молча смотрит в огонь.

— Никто не виноват. Так сложились звезды. Милослава там, далеко. А я здесь, близко. И буду рядом всегда, когда он протянет руку. Может быть, однажды он поймёт, что я для него важна. Или нет.

Я не знала, что и сказать, как утешить её, поэтому занялась тем, что умею делать лучше всего: готовкой.

Раз у меня есть специи — сегодня на обед будет огненная похлебка, которую мы любили варить зимой в замке Нефф. Аяз — рачительный хозяин. В берестяном коробе его шатра можно найти и сушеные томаты (их еще можно коптить в березовом дыму), и дольки чеснока, и лук, и муку. Быстро замесила тесто, слепила комочки и обжарила их в масле. Закинула в кипящий бульон томаты, лук и травы. Чеснок и специи добавлю в конце, как и хлебные шарики.

Наймирэ внимательно наблюдает за мной:

— К чему такие сложности? Ты три часа колдуешь над похлебкой, которую съедят за пять минут.

— А для чего нужны танцы, музыка, пение? Для чего нужна красивая одежда? Можно ведь завернуться в кусок холстины.

— Красивая одежда радует взгляд, а искусство — душу.

— А вкусная еда радует тело, — улыбаюсь я. — Тем более, если готовить с душой. А вы не держите сурим, Наймирэ-тан? Попробуете?

— Мой сурим окончен, Кегершен. Я уже получила, что просила. С нетерпением попробую.

Я отвела глаза. Тут и спрашивать не о чем. Понятно, чего она просила: добрую жену для сына. И как мне ей доказать, что я просто люблю готовить? Что делаю это для себя, а не для Аяза…

Наймирэ съедает две тарелки. Она признается, что съела бы еще, но больше не влезает. И без того живот надулся. Разумеется, я немедленно приглашаю ее приходить чаще. Мне не сложно сварить чуть больше, тем более, что котелок всегда получается полупустой.

— Коварная, — стонет женщина. — Ты хочешь, чтобы я растолстела? Нет, так нельзя. Я стану огромной, как верблюд! Невозможно удержать свой язык от твоей похлебки!

Я улыбаюсь во весь рот. Как же это приятно слышать!

Достаю муки, козьего сыра и масла: отчего бы не испечь еще и лепешки?

Аяз появляется, когда уже совсем стемнело. Он усталый, потный и пыльный. Длинные волосы слиплись и висят сосульками. Кто же так ходит? Придется его заплетать. Встаю, чтобы зачерпнуть ему воды из бочки. Он с удовольствием подставляет голову и плечи под струю, умывается, фыркая как конь. Рубашку бросает на крышу шатра.

— Оставь, я постираю, — говорю я, сама не веря своим словам.

— Не надо, что ты, — пугается Аяз. — У меня есть руки, я сам. Или матери отнесу.

— У твоей матери кроме тебя девять человек, — напоминаю я.

— Пять, — рассеянно поправляет степняк, кружась рядом с котелком и принюхиваясь. — Рухия уже замужем, а Эмирэ и Сахи достаточно взрослые, чтобы заботится о своей одежде сами.

— И отец, — напоминаю я. — Он тоже сам?

— Нет, ему некогда, — вздыхает Аяз. — Ты меня покормишь, женщина? Пахнет очень вкусно.

После рассказов его матери мне льстит его одобрение, и я с удовольствием кормлю мужа. Он в восторге от "огненной похлебки" и предлагает мне сварить ее на празднике, где женщины будут хвалиться своими умениями. А что, мне тоже нужно что-то подготовить? Петь я не умею, местных танцев не знаю. Вышивка, шитьё — это не ко мне. Но варить похлебку? Нет. Я придумаю что-то более интересное. В конце концов, все захотят есть. Еда — такое же искусство, как танцы.

Но Аяза больше не интересуют мои планы на Хумар-дан. Он настойчиво тянет меня в шатёр. Его глаза влажно блестят в полутьме.

— Ты обещала, — нетерпеливо говорит он, усаживая меня на подушки. — Ты сказала, вечером. Уже вечер.

Я замираю, не зная, что делать дальше. Снять самой одежду? Нерешительно подношу руки к пуговицам, но Аяз останавливает меня.

— Я хочу сам.

Ой, да пожалуйста! Все равно темно и ничего не видно!

Аккуратно расстегивает и снимает елек, гладит ключицы шершавыми пальцами. Внутри меня начинает медленно разгораться огонь. Осторожно он берется за ворот сорочки и вдруг резко, одним рывком разрывает пополам тонкую ткань. Я взвизгиваю от неожиданности и закрываю обнаженную грудь руками.