Нагие и мертвые - Норман Мейлер

Близилась ночь, а с нею и угроза нападения. В темноте, сидя в медленно продвигавшемся вперед джипе, Каммннгс чувствовал себя как бы подвешенным в воздухе. Непрерывный гул работающего двигателя, никем не нарушаемое молчание и приглушенный шорох отяжелевшей от влаги растительности, казалось, приостановили все функции в его организме, кроме одной: усиленной абсорбирующей работы мозга. Отключившись от всего окружающего, Каммингс напряженно обдумывал прошедшие события и возможные последствия.

Буря с ливнем пронеслась над островом с удивительной быстротой, сразу после наступления японцев. За десять минут до начала проливного дождя Каммингс получил донесение из штаба второго батальона о том, что противник ведет интенсивный обстрел оборонительных позиций батальона. Затем телефонная связь прервалась из-за повреждений, причиненных штормовым ветром. Штаб Каммингса оказался в бездействии, радиосвязь вышла из строя. Генерал не имел никакого представления о положении дел на линии фронта.

К настоящему времени Хатчинс, возможно, уже отвел второй батальон назад. Японцы, продвигавшиеся вперед с безумным отчаянием, подхлестываемые бурей, могли прорвать американскую линию фронта во многих местах. В условиях, когда войска лишены связи и не получают никаких приказов из штаба, может произойти бог знает что. Если бы только у штабной батареи осталась связь с передовыми частями… Хорошо еще, что два дня назад Каммингс направил во второй батальон двенадцать танков. Сегодня, по такой дороге, они туда не прошли бы. Правда, по этой же причине они, возможно, вообще сегодня не смогут двигаться, но зато, если необходимо, опираясь на них, можно создать оборонительные позиции. Вполне возможно, что сейчас там творится невообразимый хаос. К завтрашнему дню вся линия фронта может превратиться в ряд изолированных друг от друга оборонительных пунктов. И генерал ничего не сможет предпринять, пока не будет установлена телефонная связь. Может произойти что угодно; через два дня он, возможно, окажется вынужденным отступить со своими частями туда, откуда начал разворачивать линию фронта влево.

Как только они доберутся до места, с которого возможна телефонная связь, генерал тотчас начнет отдавать распоряжения. Он перебирал в уме всех строевых офицеров, припоминал их индивидуальные особенности и отличительные черты характера, если таковые имелись, вспоминал об отдельных ротах и даже взводах. Будучи одаренным отличной памятью, он вспомнил множество подобных случаев в прошлом и четко представил себе численный состав подразделений; он хорошо знал, в каком месте на Анопопее находится каждое орудие, каждый толковый офицер или солдат. Все это вихрем пронеслось в его голове. Он был сейчас предельно собранным, его мозг сосредоточенно работал в главном направлении. Он был уверен, что, когда потребуется, предшествующий опыт и знания помогут ему правильно реагировать на события и принимать нужные решения. Если он будет внутренне собранным, интуиция его не подведет.

Однако наряду со всем этим Каммингс испытывал самое элементарное чувство злости. Прошедшая буря крайне расстроила его. Время от времени генерала охватывало острое раздражение, и это мешало ему сосредоточиться на главном. «Не сообщить ни одного слова о такой буре, — недовольно ворчал он себе под нос. — Метеорологическая служба бездействует. Впрочем, в армии, наверное, знали о надвигавшемся шторме, но мне об этом не сообщили. Никакого предупреждения о плохой погоде, ни одного слова. Какую же они допустили ошибку! Или, может быть, это вовсе и не ошибка, а сделано намеренно? Может быть, кто-то пытается совать мне палки в колеса?»

В этот момент шофер резко повернул, двигатель заглох, и джип застрял в колее. Каммингс повернулся. Он готов был застрелить допустившего такую оплошность солдата, но сдержался и вместо этого пробормотал:

— Давай, давай, сынок, выбирайся отсюда, времени терять нельзя.

Водитель включил двигатель, нажал на газ, и, к счастью, машина не подвела. Они продолжали двигаться вперед.

Штабной бивак был совершенно разрушен. Это злило Каммингса больше всего. Его, конечно, очень беспокоила и угрожавшая дивизии опасность, но она была абстрактной. Беспорядок же, в котором он оставил бивак, действовал на него самым непосредственным образом. Генерала охватило чувство досады и глубокого огорчения, когда он вспомнил, как потоки воды размывали умощенные гравием дорожки, как ветер опрокинул, измазал в грязи и изорвал в клочья его палатку. Сколько труда затрачено впустую! Эти мысли вызвали у Каммингса новый прилив раздражения и гнева.

— Включи-ка лучше фары, сынок, — сказал он водителю, — а то мы будем добираться слишком долго.

Если поблизости находились снайперы, ехать с зажженными фарами было все равно что идти с горящей свечой через лес, полный разбойников. Генерал почувствовал приятное напряжение нервов. Опасность всегда действовала на него так, что он начинал остро ощущать важность своей деятельности.

— А вы, — обратился он к Хирну и Даллесону, — держите под прицелом обе стороны дороги.

Хирн и Даллесон просунули свои карабины в отверстия в бортах джипа и стали внимательно наблюдать за джунглями. С включенными фарами растительность казалась серебристой, более таинственной. Лейтенант Хирн нащупал магазин карабина, вынул его, проверил и снова вставил на место; крепко сжав оружие своими большими руками, он направил дуло на джунгли с той стороны дороги, где сидел. Настроение у Хирна было сейчас неважное, чувство подъема и возбуждения перемешалось с унынием и разочарованием. В конечном счете весь боевой порядок, все хорошо рассчитанные по времени маневры войск могут оказаться напрасными, линия фронта может теперь нарушиться и неожиданно принять любую форму. Тем временем их джип пробирается здесь, словно живой нерв в поисках какой-то мышцы или органа, которые можно было бы заставить действовать. Генерал Каммингс однажды сказал Хирну: «Я люблю хаос и неразбериху. Они напоминают мне лабораторную пробирку с беспорядочно движущимися реагентами перед образованием и выпадением кристаллов. Меня привлекает острота ощущений».

Хирн решил тогда, что это были всего-навсего слова из хорошо известной статьи. В действительности Каммингс не любил хаоса; точнее, он не любил его, если сам находился в такой «лабораторной пробирке». Хаос любят только люди, подобные ему, Хирну, которые фактически не имеют к такому хаосу никакого отношения. Тем не менее действиями Каммингса нельзя было не восхищаться.

Хирн вспомнил апатию, охватившую всех, когда буря начала стихать. Генерал Каммингс долго с печалью смотрел на свою забрызганную грязью походную койку, потом соскреб с одеяла кусок глины и начал мять ее, скатывая шарик. Эта буря буквально пришибла всех офицеров, генерал же не поддался ей, не потерял целеустремленности. Он произнес перед солдатами очень вежливую и очень сдержанную, но воодушевляющую речь как раз в тот момент, когда они только и думали о том, как бы поджать мокрые хвосты да спрятаться в каком-нибудь укрытии. Впрочем, удивительного в этом, пожалуй, ничего не было: генерал должен был как-то восстановить положение и проявить свою власть и авторитет.

И сейчас Каммингса можно было понять. По тону, каким говорил генерал, по его вежливости Хирн чувствовал, что его мысли сосредоточены на одном: как восстановить положение на линии фронта, какие меры принять предстоящей ночью. Эти мысли делали Каммингса совершенно иным человеком, как бы превращали его в кончик нерва, настойчиво ищущего объект для действий.