Кто мы такие? Гены, наше тело, общество - Роберт Сапольски

Благодаря эмиграции Америка превратилась в одну большую Альтернативную Вселенную. Рыбак в дельте Меконга или работник интернет-компании в Кремниевой долине? Жена погонщика верблюдов в Раджастане или семейный врач (а по выходным звезда команды софтбола) в Хьюстоне? В основе этих «или-или» лежит ключевой факт: нас формирует общество, в котором мы живем, и, если бы вы выросли где-то еще, вы бы стали другим человеком. Родной язык накладывает отпечаток на систему мышления (догадка, которая чуть ли не сто лет витает в антропологии и лингвистике). Как показали недавние исследования, экономическая структура общества влияет на вашу склонность сотрудничать или жульничать в ситуациях формальной теории игр. Структура брака в вашей культуре помогает определить, о чем может думать мужчина во время свадебной церемонии: «Вот человек, с которым мы будем делить любовь всю оставшуюся жизнь, в чьих руках я когда-нибудь умру» или «Четырнадцать коров за третью жену? Черт, похоже, меня надули». А богословские традиции, мифы и городские легенды вашей цивилизации формируют ваше мнение по основополагающим вопросам, например: грешна ли жизнь по своей природе или прекрасна.

И если культура, в которой мы живем, определяет, кто мы – наши мысли, переживания и действия, – она должна влиять и на биологический фундамент. Тому могут быть самые очевидные причины: культура влияет на режим питания, медицинский уход, меру повседневной физической нагрузки, необходимой, чтобы зарабатывать на хлеб. Но связь культуры и биологии может быть глубже и теснее. Возьмем, к примеру, раннее развитие. Мередит Смолл, антрополог из Корнелла, в книге «Наши дети, мы сами» (Our Babies, Ourselves) рассматривает традиции воспитания в разных уголках планеты. Вы открываете книгу, ожидая найти там список рекомендаций и составить идеальную комбинацию для своих детей: смесь младенческой диеты от индейцев квакиутл, тробрианской программы сна и детской аэробики пигмеев Итури. Но Смолл подчеркивает, что не существует идеальной «естественной» программы. Общества воспитывают детей, чтобы вырастить взрослых, которые ведут себя сообразно ценностям этого общества, поэтому между ними есть множество различий. Как часто в определенной культуре ребенка держат на руках родители? Другие люди? Спят ли младенцы отдельно, и если да, то с какого возраста? Сколько в среднем проходит времени между тем, как ребенок заплакал, и тем, как его берут на руки и утешают? На сегодняшний день множество данных показывает, что подобные переменные влияют на развитие мозга: например, недавние исследования Майкла Мини с коллегами из Университета Макгилла выявили механизмы, посредством которых различные стили материнства у грызунов (некоторые крысы и правда более заботливые и внимательные мамы) избирательно активируют определенные гены в мозге детенышей – на всю их жизнь[22].

В заключительной части книги эти идеи рассматриваются в трех отношениях. Во-первых, ваше общество и ваше место в обществе влияют на вашу биологию. Во-вторых, в разных обществах люди по-разному воспринимают биологию своего поведения. И наконец, биологические факторы, например экосистема, в которой обитают люди, формируют тип общества, которое эти люди создают.

Тринадцатая глава, «Как лечится вторая половина», обращается к первому аспекту, рассматривая, как ваше место в обществе влияет на то, чем болеет ваше тело. Давно известно, что бедность, низкий социоэкономический статус подвергают вас большим рискам множества заболеваний во всех обществах западного типа. Эта глава изучает более скромный набор болезней, которые распространены скорее среди богатых и делает иронический вывод. Четырнадцатая глава, «Культурная пустыня», рассматривает, как экология формирует богословие, и утверждает, что культуры, которые пришли к власти на этой планете и создали что-то вроде мировой культуры, – из-за их экологии одни из наименее привлекательных.

Пятнадцатая глава, «Обезьянья любовь», обращается к причудам страсти и сексуальной привлекательности в обществе низших приматов. Шестнадцатая глава, «Месть подается теплой», изучает ключевую проблему эволюционной биологии: как общества (человеческие и не только) разрабатывают системы сотрудничества. Как вы увидите, это почти никогда не достигается прямым и благочестивым способом: путь ухабист и полон эмоциональных бурь.

Семнадцатая глава, «Зачем нам возвращать их тела», рассматривает межкультурные различия в том, как люди воспринимают тело, а именно тело кого-то умершего. Толчком к этому послужило событие личного характера, загадка, исчезновение двоих друзей, когда я учился в старших классах, – и лишь частичное ее разрешение четверть века спустя.

И наконец, восемнадцатая глава, «Сезон охоты», обращается к вопросу, который с каждым годом все больше интересует меня как ученого, писателя и социальное млекопитающее. Отличительная черта культуры – создание нового, будь то идеи, искусство или технологии. Почему же тогда чем старше мы становимся, тем менее мы открыты новому и больше тянемся к знакомому, повторяемому? Почему, едва пройдет юность, нам только и хочется, что скупать сборники «Лучших песен», которые рекламируют по телевизору среди ночи?

Современная наука наконец обеспечила нас кое-какой информацией, призванной помочь в выборе образа жизни. Если вы хотите жить долго и в полном здравии, лучше быть богатым, чем бедным. Конкретнее: постарайтесь не рождаться в бедности, а если вы случайно совершили эту ошибку, как можно скорее смените свое положение в обществе.

Давно известен так называемый социальный градиент здоровья, отражающий разницу в социально-экономическом статусе (СЭС). Например, в Соединенных Штатах чем вы беднее, тем вероятнее, что вы подвержены заболеваниям сердца, расстройствам дыхания и некоторым видам рака. И это громадный эффект: СЭС дает по крайней мере пять – десять лет разницы в средней продолжительности жизни, а в некоторых случаях, если двигаться от самых богатых к самым бедным слоям общества, риск заболеваний или смертности увеличивается более чем в десять раз, и на каждой ступени положение дел все хуже.

Естественно, о социальном градиенте здоровья много говорят, проводится множество исследований.

Первая очевидная возможность – доступ к медицинской помощи. Бедные люди реже могут себе позволить профилактические меры, регулярные проверки и лучший уход, доступный за деньги, когда что-то случается. Это должно многое объяснять, но оказывается, что дело не в этом. Ощутимый градиент можно наблюдать в благополучных эгалитарных Скандинавских странах, таким он был и в советском раю для рабочих (хотя в обоих случаях он меньше, чем в суетливой капиталистической Америке). Более того, в Великобритании разрыв рос на протяжении XX века несмотря на введение всеобщего медицинского страхования. И наконец, градиент с той же очевидностью проявляется и для множества болезней, распространенность которых не зависит от профилактических мер или доступа к медицинской помощи. Если говорить о таких недугах (например, юношеский диабет), то можно по три раза на день ходить на осмотр к доктору, а по субботам тренироваться на центрифуге, на ваши риски это никак не влияет. Выходит, недоступность медицины не тянет на причину социального градиента здоровья.