Старые усадьбы - Николай Николаевич Врангель

6-го, Николин день

Сейчас мы от заутрени, — заказали молебен, я усердно молилась и плакала. Авось, Бог услышит мою искреннюю молитву. Николе повесила малиновую занавесь с золотыми галунами. Наша madame была с нами; еще темно, мы шли в снегу до самой церкви. Мы уже послали за лошадьми и поедем на колесах. Бог весть как мы проберемся по такому глубокому снегу!

Кандыбин 7-го

Мы теперь на первой станции от Николаева; 22 версты мы ехали 10 часов; дорога вся занесена. Гельмерсен и Эрдман хотели нам устроить сюрприз и после того, как они с нами попрощались, уехали впереди и, чтобы не быть нами узнаны, велели себя покрыть и лежали в санях. Так как они нас долго не слышали едущими за собой, то они хотели сами ехать навстречу, но так мело, что не было видно дороги, и они вынуждены были с терпением нас ожидать. За версту отсюда мы застряли в снегу: мальчики пришли к нам пешком. Наше удивление было велико, когда мы услышали их голоса, они привели с собой волов и людей и с большим трудом вытащили нас из снега. После обеда мальчики поехали в город и сегодня опять хотели прибыть с обыкновенными санями. Мы хотим все вещи с кареты снять в сани. Сейчас только прибыли солдаты нашего обоза. Возы остановились в 10 верстах от города и ночью чуть не замерзли. Святой Николай Чудотворец так счастливо помог нам выбраться, иначе нам пришлось бы в таком виде провести целую ночь. Сейчас прибыл курьер — Алексеев, офицер Сингрельского полка; он знает князя Мадатова, Мингрелического, как некогда говорил Мадатов. Он мне дал прочесть Манифест, а мы угостили его кофе и бутербродами. Бедняга совсем замерз. Наши добрые мальчики хотели приехать к обеду, приехали, исполнили все поручения и остаются до утра здесь. Хорошие мальчики! Гельмерсен просит, чтобы я ему написала хотя бы одно слово из Полтавы, но я сказала: «Нет», — и настаиваю на том.

Елизавет, 13-го декабря

Вчера вечером мы прибыли в Елизавет в 6 часов вечера. Мы нашли здесь госпожу Малиновскую, Яворскую и М. Шульман; они живут все три в маленьком домике, а мы поселились у них. О нашем путешествии я еще хочу написать. Оно было невыносимо: в неделю проехали мы 160 верст на почтовых. Такая ужасная местность, что во всем свете, полагаю, нельзя найти хуже: все степь и степь, вечная метель, дороги совсем не видать, и по 3 часа стояли мы на одном месте. На одной из станций мы не могли получить лошадей, но почтмейстер сказал, что мы должны оставить один экипаж, что лошади скоро вернутся и нас сейчас же догонят. Мы послушались, оставили учителя с его бричкой и с ним Эмму. Но, Боже, что случилось! Три дня мы не видели бедного учителя, а сегодня он приехал с нашим обозом, который нагнал лишь на последней станции. Оказывается, что как только мы уехали, почтмейстер потребовал с него еще раз прогоны. К счастью бедняги, на другой день приехал один купец из Николаева, от которого бедный итальянец получил деньги, чтобы заплатить за лошадей. Самая большая беда в том, что мы ему не оставили ни одного человека, он не говорит ни слова по-русски, а Эмма также понимает немногое. Дабы помочь итальянцу, мы на 2-й станции оставили солдата, чтобы его подождать, и немного съестного, и наконец сегодня он приехал совсем замерзший и до сих пор еще не может согреться.

Шульман кажется совсем спокойной, я не нахожу в ней никакой перемены. Мы сказали ей, что мы слышали, что Васильчикову дан генеральский чин, и это, кажется, ее очень порадовало. Она попросила Малиновскую, чтобы она послала за петербургскими газетами. Она занимается своей маленькой дочерью, которая очень похожа на своего покойного отца. Яворская в интересном положении, и, что еще неожиданнее, госпожа Малиновская также. Сегодня был здесь один генерал Титов и пленный австрийский доктор. Завтра рано утром мы хотели ехать дальше. Эту ночь я видела во сне Кондратия и Меншикова. Мальчики Эрдман и Гельмерсен полверсты бежали за нашей каретой. Гельмерсен пролил несколько слез, которые он, однако, старался скрыть. Гельмерсен сказал мне: «Бервиц и Меншиков — счастливцы, они вас интересуют!» — «О, очень, очень, — ответила я совершенно откровенно. — Я люблю их обоих чрезвычайно, но это еще совсем молодые люди, они должны еще много учиться, учиться. О, они настоящие ангелы!» Сестра сказала мне, что я не должна так много болтать, но я заявила, что не виновата, я люблю говорить то, что чувствую.

Полтава, 24-го января 1813

Вчера была репетиция неудачного «Примирителя». Сестра говорит, что наш директор был вне себя от радости, как я играла, и сказал г-же Нарышкиной, что никто так хорошо не играет, как я. Третьего дня была опять репетиция «Урок дочкам» и «Немецкие провинциалы». Мы пробыли весь вечер у старого князя[257], мне принесли гитару, и я должна была петь. Старый князь играл 10, а сделал только 5; он сказал: «Это все гитара виновата». После ужина я еще должна была спеть. Назавтра молодой князь пригласил нас к обеду. Таптыкову говорили его офицеры: «Куда ни придет, только и слышишь, что о Налетовой говорят, как бесподобно играла и пела на театре».

26-го

Вчера мы обедали у молодого князя и до 6 часов были там; обед был очень хорош. Польские дамы графиня Ледоховская и Дюклан выпили вина больше, чем мужчины. Князь дал мне роль графини в «Честном слове». Он сказал: «Роль очень большая, но прекрасная, ведь я вам худого не выберу». После обеда я должна была петь под гитару, Белуха[258] поцеловал меня в плечо: «Спивай нам!» Старый князь хотел нас удержать на репетицию, но мы не остались. Княгиня сказала мне: «Когда играете вы, то мне нельзя играть». Только что был губернатор Тутолмин[259] и пригласил нас на вечер.

28-го

Вчера мы были у губернатора; все играли в бостон, а я пела. Перед ужином мы танцевали только две кадрили; первую я протанцевала с губернатором, а вторую — с