Пение птиц в положении лежа - Ирина Дудина

Дурнушке проще. Если её, такую невзрачную, без талии и ресниц, с бородавкой на носу и с лошадиными ногами, кормят, одевают, делают детей, живут ноздря в ноздрю, сексуально используют — не это ли свидетельство истинной любви?

Истинная любовь редка повсюду, несмотря на выигрышный билет в виде ослепляющей и вызывающей разгул страстей внешности.

О еде

Ешь не то, что хочется, а то, что принято есть. Завтрак — кофе, бутерброд с маслом. Так тошно. Черно! Жирно! Так, что вскоре этот принятый внутрь яд необходимо чем-нибудь закусить. Принять пищевое противоядие. Апельсин какой-нибудь. Плюшку. Конфету. Потом, после конфеты, — опять тошно. Нужно опять эту мерзость чем-нибудь заесть. И так всё время: яд — противоядие, яд — противоядие.

В результате эта плюшка проступает на попке.

Где ты, чистая, любезная телу пища, привлечённая чистейшим голосом тела? Как узреть её в хаосе стереотипов? Где ты, не заплывшее жиром хотение?

Пельменные и пышечные

Пельменные, где можно поесть горячих скользких пельменей с многообещающей, но часто обманывающей начинкой! Надкусишь — а там что-то в мясе хрустит — нет, не так, как смолотая кость. Скорее, похоже на хитиновую оболочку. Чёрно-коричневые вкрапления, явно не перец по вкусу, подтверждали отвратительную догадку.

Более приятные воспоминания вызывают пышечные. Бог знает, из чего пышки делались, но есть их было приятно. Особенно в сочетании со столовским кофе. Дома навести такую вкусную пропорцию суррогатного напитка и сгущёнки не удавалось. Слава вам, мастерицы ведёрного разлива!

Столики в таких заведениях были обычно круглые, из чего-то серого, надколотого — типа мрамора, на высокой железной ноге, окружённой, подобно юбочке мухомора, железным кольцом со штырьками для сумок. Полы в таких заведениях были обычно очень неровные, показывающие наглядно, как тысячи, десятки тысяч ног за годы эксплуатации уносят на подошвах молекулы, горы молекул камня, отчего в полу появляются углубления и выемки. Вследствие этой кривизны столы тоже были все чуть перекошены. Ставишь на такой стол гранёный мутноватый стакан, непременно чуть надкусанный, а он начинает от тебя убегать.

Скользит, скользит, медленно, но верно в сторону напротив кушающего соседа. Постой, погоди — а он уже примостился у чужой тарелки, того и гляди из него попьют.

Среди леса из этих фундаментальных грибов всегда затерялся где-нибудь в уголке нормальный четвероногий друг — столик о четырёх ногах, по краям — четыре кресла, обычно с надрезанным кем-то дерматином и свисающей из дыры ватой. Над столиком и израненными креслами — табличка, оповещающая о том, что это места для избранных счастливцев — пенсионеров и инвалидов, и, действительно, за ним примостилась какая-нибудь трясущаяся престарелая сладкоежка (сладкоёжка), с отвислой сине-слюнявой губой, поедающая пирожное и запивающая его горячим (годячим) кофе (гофе). В 90-х в таких заведениях появился новый персонаж — бомж или дошедшая до крайней степени нищеты (наркоты, быть может) молодёжь того или противоположного пола. Стоит скромно в уголке, потупив глаза, незаметно. Не успеешь отойти от столика, оставив одну треть недопитого кофе или недоеденный пончик, — и уже бежит, галантно выхватывает, быстро допивает или прячет в заветный мешочек. Испытываешь первобытное ритуальное содрогание — волей-неволей оказываешься вступившей в магическую связь с этим падшим существом, долизывающем твою слюну и уничтожающим энергетическую линию твоего объедка.

Ещё один непременный персонаж такой забегаловки — падшая синюшная посудомойка. Выходит она вразвалку, как из лесу, в люди, хватает жирно-мокрыми пальцами стаканы, норовя из-под носа выхватить тарелку с недоеденным…

Ещё эта дама обычно подтирала пол. Любила она это делать со злобным, угрожающим видом. Ловишь убегающий от тебя по скользкому столику стакан, придерживаешь пирожок на тарелке и, одновременно, пританцовываешь, чтобы ненароком её тряпка не обмоталась вокруг твоей ноги, не сделала подсечку и не увлекла на пол, под стол-гриб.

А какая удивительная бумага предлагается в этих кафе вместо салфеток! Откуда берут они эту ужасную твёрдую бумагу, кто её режет, почему она дешевле, чем салфетки, — неясно. Но пользоваться ею для вытирания губ нельзя. Можно порезаться до крови. Будешь ходить со шрамом на губе. «А! Понятно! — скажет знаток русского общепита. — Вытирал рот общепитовской картонкой!» Но вот соскоблить присохшие крошки к подбородку — можно. Можно также побриться, если у кого над губой растут усики.

Ещё о кафе

Однажды мы с Руру зашли в другое кафе. Приятные интерьеры, идеал чистоты и стерильности доведён до крайней степени — столики сделаны из прозрачного стекла. Всегда можно понаблюдать за выражением ног соседа или соседки.

Выбор Руру упал на кусок шоколадного торта, в завитках и финтиклюшках, а мой — на привлекательного вида сооружение под названием «клюквенное желе со сливками».

Руру, откусив своего шоколада, сказала, что есть пластмассу не будет.

У меня возникла другая проблема. Ложка, легко пробравшись сквозь сугроб сливок, застряла в желе. Я сделала отпиливающее движение — никакого результата. Я попыталась вынуть железо из желе — вместе с нею поднялась на воздух вся стеклянная толстая креманка. Я поелозила этим сооружением по столу, постучала, помахала приветливо им проходящей мимо официантке. Она не реагировала.

Ну, бля, и «Лакомка»!

О послушнике, так и не ставшем монахом

Под могильной плитой на островном монастырском кладбище покоился послушник, так и не ставший монахом. Он пробыл послушником 50 лет, но, когда у него спрашивали, почему он отказывается от пострига — ведь всё равно живёт, как монах, по монашескому уставу, и уходить в мир из монастыря не имеет желания, и проверил себя достаточно, — он на это отвечал: «Говорят, молитвами монахов земля держится. Я не чувствую достаточную силу своей молитвы». Так и умер в глубокой старости, прожив, как монах, но монахом не став, пострига не совершив, оставаясь послушником.

Плохо верил? Или мечтал о вере более страстной, но так и не получил её примет? Но, чтобы почувствовать свою большую силу, может, стоило стать монахом? Замкнутый круг, из которого не выйти: чтобы стать монахом, нужна более сильная вера. Чтобы сильнее верить, надо стать монахом… Остановившийся на пороге и умерший, не начав пути…

Так у многих людей вся жизнь проходит в надежде на чувства более страстные, которые засвидетельствовали бы правильность жизненного выбора, но которые так и не приходят, — и не было ничего страстнее и сильнее, чем надежда на более сильную страсть…

Электричка

Ехали в электричке. Зелёная такая вся внутри. С заржавелыми потоками на мутных, пыльных стёклах. На потолке что-то поблескивает — как бы рябь капель, которые вот-вот упадут. Навечно пугающие капли, застывшие в своей сиськообразности. Стёкла запотели изнутри. Лампы, как в тумане. Светят темно и желто. Мы в желтке, господа! — писк.

Народ розовый какой-то, глаза блестят, щёки горят. Тусклые голоса какие-то у всех. Тусклые и весёлые. Думаю — что-то знакомое напоминает… Ба, да это — баня! Мы едем в бане! Баня третьего разряда на колёсиках, общий класс… весёлые попутчики! Экая мерзость. Вся страна, имеющая налёт эстетики дешёвой бани. Жизнь, как вечное обмывание…