Смерть геронтолога - Феликс Кандель

– Слушайте вы‚ которые ничто! Потерянные для вечности‚ слушайте! Дерзнувшие коснуться основ‚ заслуживающие быть удавленными‚ – слушайте тоже!

– Это что?

Горбун разъясняет:

– Перед вами человек‚ в котором проклюнулась индивидуальность.

– Черно-белая?

– Какая есть.

Тот продолжает:

– Затвердите все. Затвердите навечно. Мир во зле лежит. В полнейшей порочности и совершенном бесстыдстве. Но путь мой... – Голос взбирается на немыслимые верха‚ которым откликаются народы и государства: – Путь наш – в возмездии истребления! Из обители света в прибежище тьмы! Через горы‚ пустыни‚ провалы до бездны‚ через скопления сладких и соленых вод. Я дойду‚ – обещает. – Огонь донесу. Омрачу дымом пожарища. От чистого огня сотворится чистое место!

Тишина осмыслений. Видения гибельной поры. Вот меч‚ проходящий по селениям. Бич‚ гуляющий по ребрам. Пламя‚ пробирающееся по строениям. Потоптан хлеб. Высохла грудь. Повергнуты в отчаяние уцелевшие. В скорби разорваны одежды. Ради чего вынашивать в чреве обреченных на пожрание? Взбулькивает от вожделения‚ гневный и распалённый‚ в праведной своей оголтелости:

– Сорвем происки! Покончим с проявлениями! Вооружась‚ начнем заново – совершенную расу с совершенными идеалами. Бог творит‚ а человек подновляет.

Спрашивают с опаской:

– У них получится?

Горбун откликается:

– У них получилось. Век прежний‚ как губка‚ насыщен кровью. Таким он состоялся. Таким ему оставаться – в хрониках и преданиях.

И все туманятся воспоминаниями.

Черно-белый преобразователь размывается неспеша‚ отправляясь на задание. Огонек в фонаре держится‚ исчезая последним. Снова поддувает ветерок‚ нагоняя наваждение. Ров без конца-края‚ засыпанный небрежно‚ неоглаженный лопатами‚ проросший по склонам несмелой зеленью. Разлом в глубины‚ осыпь‚ дождевая вымоина‚ – может‚ земля расселась от ужаса‚ а может‚ это и не разлом вовсе‚ но чей-то рот‚ перекошенный от крика? Миражные голоса разыгрывают с чувством:

– И бросили их в яму... Не бросили – опустили на веревках... Если бы на веревках... А в яме была вода... Не вода – болотная тина... И погрузились они в тину... По лодыжки... По горло! Так им сгубили жизнь в яме... Так‚ да не так. Поверху завалили глиной... Глиной‚ липучей глиной. Для пущего эффекта и вящего назидания...

Из ямы высовывается табличка. На ней написано: "Лёву не встречали?"

Лёва Блюм слезает с трудом с верблюда‚ пошатываясь на непослушных ногах‚ бредет туда‚ в переливчатые края‚ где последние огороды на окраине городка неуклонно обращаются в перелесок‚ а перелесок в болотную непролазь. Одиночка может‚ конечно‚ отсидеться в укромном убежище‚ за завалами соломы‚ но что делать целому народу? Где отсидеться и в какой глуши? Вылезает из ямы сестра Фаня – тень озабоченности на лице‚ выползают‚ держась за руки‚ неразлучные сомученицы Голда с Гитой – блеклыми стебельками в подполе проросшей картошки‚ выскакивает озорник Срулик в запачканной одежде‚ купленной ему на бармицву; следом за всеми поспешает крохотный Мойше‚ который подрос со дня гибели и потешно топает ножками.

– Вы почему молчите? – спрашивает Лёва.

Фаня выставляет табличку‚ на которой начертано любимое присловье мамы Дворы: "Много говорить – мало слышать". Лёве кажется: рот у Фани прикрыт‚ чтобы по случаю не проговориться и не огорчить его‚ Лёву‚ подробностями смертного часа. А может‚ глина набилась в рот‚ когда скидывали их в яму?

– Вы подросли‚ – удивляется Лёва. – Но не очень. Как же так?

Фаня выставляет другую табличку: "Нам некуда торопиться".

– Мне тоже.

Они дружно шагают рядом в миражное свое детство‚ на край нехоженых болот‚ чтобы наловить юрких головастиков‚ которых Срулик называл глазастиками из-за малых голов и громадных глаз. Поймав их с десяток‚ они понадеются поначалу‚ что из маловидных созданий проклюнутся окуньки с карасиками‚ чтобы резвиться на подоконнике в банке с водой‚ но у глазастиков неумолимо прорастут ноги‚ и надежда на мальков улетучится‚ обращаясь в скучную лягушачью неотвратимость. Земля вод и туманов простирается перед ними‚ закутанная в непроходимые болота‚ угрюмый лесной мир с холодными незамерзающими ручьями‚ где запрятались на холмах поселения‚ к которым нет пути‚ где водятся медведи с волками‚ лоси с кабанами‚ сытеют в озерцах утки с гусями‚ объедаясь жирными вёрткими вьюнами. К зиме болота промерзают и становятся преодолимыми‚ такое случается и в нестерпимую летнюю сушь; тогда из лесов‚ из-за великой непролази‚ являются болотные обитатели‚ угрюмые‚ молчаливые и удрученные‚ везут по дорогам‚ залитым водой‚ впрок заготовленное на продажу: деготь‚ смолу‚ дрань‚ гнутые полозья‚ дуги и оглобли‚ везут сушеную и копченую рыбу‚ мед‚ воск‚ сало и окорока‚ солонину из дичи в крепеньких выпуклых бочонках. Продают с выгодой на базарах‚ налегке отправляются назад‚ в глубины болот‚ куда нет доступа посторонним: вот бы прихватили с собой печальную Фаню‚ Голду с Гитой‚ озорника Срулика и несмышленого Мойше‚ вот бы увели за непролазь и уберегли до срока‚ – придут эти‚ в высоких сапогах‚ готовые покидать детей в яму‚ а на пути встанут манящие бугры призывно зеленеющими островками‚ в тонкосплетении стеблей и корешков‚ способные удержать ненадолго по сиюминутной прихоти‚ чтобы просесть вдруг под тяжестью сапога‚ с хлюпаньем поглотить без возврата. Несмышленый миражный Мойше бежит за миражной божьей коровкой‚ просит потешно‚ протягивая пухлую ладошку: "Ермилка-кормилка‚ лети сюда! Ермилка-кормилка‚ принеси хлеба!.." Чужим нет хода за те болота и спасения тоже нет...

8

Тихий вздох. Колебание легкое. Общее затаённое шуршание. Все заново туманятся воспоминаниями‚ и после смены декораций проявляется громоздкий несгораемый шкаф‚ обращенный в долговременную огневую точку. Прорези-амбразуры. Нацеленные рыльца пулеметов. Траншеи с накопанными ходами сообщений и пристрелянными подходами. Земля потрескивает под саперными лопатками‚ как переспелый арбуз‚ готовая развалиться на половинки от усердия высшего командного состава. Дверь открывается‚ неподъемно могучая дверь на хорошо смазанных петлях. В глубинах каземата хоронится от забвения команда геронтолога Сасона на защите своего бессмертия. Сидят смирно. Глядят грозно. Пугают дружно. Старик с орденами – за командира. Старик с телефоном – за радиста. Старик с собачкой – за заряжающего‚ направляющего‚ погибающего. Их раскопают дотошные археологи‚ выставят на обозрение с разъясняющими табличками‚ в едином ряду с узколобым питекантропом‚ чтобы подтвердили‚ наконец‚ непрерывность эволюции: о таком бессмертии они мечтали? Старик с орденами спрашивает в волнении:

– Это война? Да или нет?.. Если война‚ мы обязаны взорваться. Не дожидаясь прихода противника. Мы же объект. На нас динамита – пуд с четвертью‚ чтобы не доставаться врагу.

– Чего вам взрываться? – советуют из каравана. – Сидите в сейфе‚ перебирайте награды. Враг‚ может‚ не подойдет.

– Как это – не подойдет? Всегда подходил‚ должен и теперь. По инструкции положено...