Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики - Дэниел Тюдор

Ким Соль Сон также является заместителем заведующего ОИО — прикрывая этим постом свое высокое положение в Личном секретариате. Это, пожалуй, свидетельствует в пользу того, что Ким Чен Ын — совершенно самостоятельная фигура, а не марионетка под контролем тайной чиновничьей клики, которая преследует свои интересы — при условии, конечно, что Ким Соль Сон играет на стороне своего младшего брата, следуя воле своего отца[123].

Более того, нет ни одного свидетельства, подтверждающего единство интересов у всех заместителей заведующего ОИО. Насколько нам известно, ключевые «штатные» фигуры в ОИО и ключевые представители Личного секретариата в ОИО могут иметь серьезнейшие разногласия — в конце концов, для нескольких заместителей заведующего их посты в ОИО являются лишь номинальными, служа прикрытием их основной деятельности. Коллективно ОИО облечен огромной властью, но внутренние свары в Отделе могут позволить Ким Чен Ыну и его родственникам сохранять определенный уровень контроля, стравливая между собой конкурентов. В дополнение к этому, очевидно и неоспоримо, что при всем возможном влиянии и при всех перспективах сконцентрировать в своих руках еще больше власти заместителям заведующего ОИО все равно будет необходим человек из Пэкту хёльтхон — хотя бы в роли номинального главы.

После смерти Ким Чен Ира ОИО остался без заведующего. Это, по сути, единственный высокий пост, который Ким Чен Ын не унаследовал от Ким Чен Ира, что заставляет предположить, что у него нет и близко той власти над политической системой, которая была у его отца. Причина этого, вероятно, в том, что процесс передачи власти не был должным образом оформлен — Ким Чен Ир умер раньше. Сегодня все больше источников из Пхеньяна наперебой сообщают о росте влияния заместителей заведующего ОИО и впервые дерзают предположить, что кто-то из Кимов не полностью контролирует ситуацию. С другой стороны, никто из заместителей заведующего ОИО не занял пост заведующего, что подкрепляет идею о том, что никто не «управляет» Северной Кореей в одиночку[124].

Сегодня систему власти в КНДР лучше всего считать формально неструктурированной коалицией, состоящей из Ким Чен Ына и его ближайших родственников, старших сотрудников ОИО — таких как Хван Пхён Со и Ким Гён Ок, а также тех высокопоставленных военных и гражданских чиновников, которым они доверяют.

В этом смысле Северная Корея напоминает многие другие страны. В КНДР есть опознаваемый глава государства, а за ним теснятся влиятельные фигуры, чьи интересы и склонности не обязательно и не всегда совпадают. Если за «жестким» политическим решением следует «реформистское» или на авансцене возникает яркая политическая «восходящая звезда» (чтобы потом так же стремительно ее покинуть), это не означает, что «абсолютный диктатор» Ким Чен Ын эксцентричен и непредсказуем. Напротив, это означает, что ни он, ни кто-либо другой абсолютной властью в КНДР не обладает[125].

Хорошо известно, что тюремные лагеря в КНДР вполне способны сравниться по уровню жестокости содержания со всеми подобными заведениями, существовавшими где бы то ни было в ХХ веке, если не превзойти их. Уголовно-исправительная система в Северной Корее создавалась и управляется так, чтобы цена неповиновения или попытки противостояния режиму оказывалась неимоверно высокой. Такая очевидная, всеобъемлющая суровость почти не дает возможности сторонним наблюдателям рассуждать о системе поддержания правопорядка в КНДР в чисто описательной, объективистской манере, лишенной эмоций. Авторы, однако, попытаются сделать именно это.

КНДР отрицает существование тюремных лагерей, пытки и издевательства над заключенными, что еще более осложняет изучение тюремной системы страны. Собирая в единое целое разрозненные свидетельства того, как на самом деле работает пенитенциарная система в Северной Корее, исследователю неизбежно придется полагаться на признания перебежчиков (среди которых — и бывшие заключенные, и бывшие охранники)[126], а также на откровенные, сделанные «не под запись» высказывания тех немногих северокорейских официальных лиц, которые вообще решаются обсуждать эти вопросы с чужаками. Своими глазами увидеть эти лагеря невозможно (только на спутниковых снимках через Google Earth); надежная статистика по ним тоже, разумеется, недоступна.

Часто говорят, что в тюремных лагерях в КНДР содержатся 200 000 заключенных. Однако в это число скорее всего входят и те, кто содержится под стражей в более «нормальных» заведениях, за преступления, наказываемые и во всех других странах мира — за кражи, убийства и тому подобное. Более достоверные оценки предполагают, что порядка 70 000 человек находятся в заключении по «обычным» (уголовным) статьям, а от 80 000 до 120 000 являются политическими заключенными. Несмотря на это, о существовании тюремных лагерей для «политических» знают все взрослые северокорейцы, и, хотя они могут и не знать точно, что там происходит, они боятся их. Так что роль, которую эти лагеря играют в поддержании контроля над обществом, сложно переоценить.

Как отмечено выше, в Северной Корее есть и «нормальные» преступники. В каждом обществе существуют молодые люди, подверженные наркотической зависимости и склонные к мелким правонарушениям; есть мошенники и аферисты; есть те, кто убивает любимых в порыве ревности; есть и те, кто расписывает стены граффити. В Северной Корее с такими людьми имеет дело система правосудия, считающаяся достаточно жесткой, но не исключительно жестокой — по крайней мере по меркам бедной и недемократической страны.

Случаи уголовных преступлений (в частности, воровства) резко участились после голода середины 1990‑х годов; взрывной рост уровня преступности шел рука об руку с ростом коррупции и общим падением уровня общественного доверия. Воровство велосипедов, в частности, в наши дни стало настолько обычным делом, что жители многоквартирных домов завозят велосипеды в квартиры на ночь. А наступившая эра престижного потребления и социального неравенства сделала такой обязательный атрибут статуса, как мобильный телефон, едва ли не главной целью воришек.