Искусство любовной войны - Марта Кетро

Ничего более позитивного я сказать не могу.

А вести себя можно по-разному. Отпустите душу на покаяние, прекратите отношение с этим путаником резко и сразу. Или поддержите шоу и помогите бедняге, а когда он уверится, что сплавил вас чисто, дайте понять, что слив таки засчитан. Запутайте и переиграйте. Заговорите человеческим голосом в диалоге «взрослый — взрослый», а не «самочка — самец». Пошлите к чёрту.

Сгодится любой вариант, который вас развлечёт, потому что главное в этом деле всё-таки послевкусие. Лишь бы потом не тошнило, а так нам всем можно всё.

Видные теоретики отношенческой мысли до сих пор не могут сойтись в вопросе отрезания хвоста — строгать ли его огурчиком или рубить сразу. Сторонники медленного и печального процесса объясняют свою позицию отнюдь не склонностью к живодерству. Они говорят о необходимости постепенного отвыкания, отстранения, мягкого обсуждения ситуации. Давай, котик, отрежем треть и поглядим, не сможем ли мы сохранить остальное? Теперь попробуй жить без половины, медленно осознавая положение вещей. А вот ты уже бобтейл, и у тебя было время принять эту мысль.

Интересно, что зачастую на постепенности настаивают сами котики — те, кого оставляют. В их интересах, кажется, отмучиться быстро, но они, во-первых, надеются обойтись третью хвоста, а во-вторых, боятся фантомных болей пуще реальных. Я не готова комментировать эти ожидания, тут можно только опустить завесу жалости и скорбно помолчать.

На мой взгляд, весь этот вопрос «медленного завершения» состоит в том, что человек был слеп и глух внутри отношений, предпочитая не замечать, как они достигли пика и начали медленно угасать. Он до последнего закрывал глаза, а когда оказался перед фактом окончания истории, страшно удивился, потому что знаки, пылающие буквы на стенах, вопящие сирены — нет, не слышал. И тогда он начинает требовать времени на осознание и отвыкание, отказываясь понимать, что у него уже были дни и месяцы на это, и если он не захотел их использовать, следующие дни и месяцы ничего не изменят.

Заметить, что вас бросают, очень просто.

Вообразите чужой дом, а точней, чужой корабль или подлодку. Раньше вас зазывали внутрь и давали лазить где угодно, кроме капитанского мостика (или рабочего стола, или других, изначально приватных территорий). Это длилось так долго, что вы отвыкли видеть закрытые двери. Но однажды в этом дружелюбном пространстве начали образовываться новые зоны, куда вас сначала просто не зовут, потом их начинают от вас изолировать. Сначала там появляется стекло, и вы ещё примерно видите ситуацию, позже — штора, а в конце — глухая стена. Вытеснение из жизни происходит мягко, если вы не настойчивы, или пинками, если кто намёков не понимает.

Наконец для вас остаётся прихожая, и совсем мало воздуха, а в один прекрасный день вы обнаруживаете себя у порога или около задраенного люка, и можно ли сказать, что это неожиданность?

Если говорить простыми словами, то всё меньше информации, общих интересов, событий, открытости, всё больше вещей, которые вы не понимаете. И совершенно непроницаемый взгляд.

Человек, который вас выставил, видит приблизительно так: по каким-то внутренним причинам он решил прекратить отношения, этот гость ему больше не нужен, поэтому нужно потихоньку оборвать связи. Он бродит по дому и собирает чужие вещи, постепенно запирая убранные комнаты. Он отзывает свои чувства и связи с партнёром, параллельно формируя новые с кем-то другим (или пока нет, по-разному). Он печален, разочарован и всё уже для себя решил. Остаётся только методично освобождать дом, ну и следить, чтобы не запереть хомяка в одной из пустых спален. До момента, когда он выставит коробку с вещами за порог, есть какое-то время, но оно не имеет особого значения. Ему уже больше всего на свете хочется, чтобы дом поскорей обернулся лодкой и отплыл — и можете не ждать его на берегу, спасибо, не нужно.

Никакой жестокости в этом нет, но и никаких шансов тоже. За коробкой лучше всего прислать курьера.

Не могу объяснить, но мне кажется, если всё делать по-честному, у обоих не остаётся ничего, кроме желания быстро уйти — от этих берегов к другим.

В течение жизни, разрывая тягостные опустошающие отношения, я успела передумать много всякого-разного. Но последней мыслью, примиряющей с потерей, была одна и та же: «Я буду там, где любовь». Чтобы объяснить её природу, нужно начать издалека.

Мне приходится выслушивать много историй о расставаниях, и все они долгие, сложные и перегруженные деталями. Иногда кажется, что в этом городе люди рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть, а встречаются, чтобы немедленно начать процесс тягостного и длительного расставания. Буквально в каждой кофейне сидит истеричная цветаева, декламирующая «Поэму конца» (в смысле, «окончания», а не что вы подумали, испорченные люди) собственного сочинения — банальную, унылую, перемежаемую слезами и папиросками, центральная идея которой сводится к нехитрой аксиоме «он козёл, а я розочка». Её герой сидит в это время в каком-то другом кабаке, злобно бормочет «дура-дура-дура», пьёт и шерстит телефонную книжку в поисках кого-то, кто быстро и молча даст. Только кто ж тебе даст, киса, когда ты с таким лицом, бесплатно-то?

Типичная мужская история о расставании выглядит так.

Он и она слились в романтическом объятии, а потом женщина вдруг наступила ему шпилькой на ногу и крутанула фуэте, а потом ещё, ещё и ещё, без шуток дробя кости, пока он не зашипел и не отшвырнул её от себя, случайно впечатав в стену. Тогда она сказала «фу, дурак. Ты меня не любишь», и ушла плача.

Типичная женская история заметно красивее.

Он и она слились в романтическом объятии, а потом мужчина взял и выставил её на улицу, всю как была, в вечернем платье. А там декабрь, если кто не заметил, и дело происходит, естественно, в степи. Запирая дверь, он ещё сказал «стой там и никуда не уходи, я тебя потом, может быть, позову». Она немного потерпела, потом начала скрестись, потом стучать, биться и на третьем часу усилий наконец вышибла дверь. Мужчина, который всё это время, оказывается, с интересом наблюдал в глазок, падает с разбитым лбом, в крови, она в ужасе хватает первую попавшуюся куртку и убегает. До кофейни, где будет зачитана её поэма, она уже добирается в жару и с пневмонией.

Самое забавное, что это одна и та же пара и одна и та же история. Самое печальное — что никто из двоих не знает второй половины. Женщина вообще не в курсе своей балетной выходки, мужчина не помнит, чтобы кого-то выгонял. Рассказу другого никто из них искренне не верит. Свидетелей нет, дело-то было в степи, а люди, конечно, видели их потом повреждёнными, но кто кого и за что, дело тёмное. Обычно принято считать, что какая-то из черепашек врёт[11].