Как хочется счастья! - Ирина Степановская
Шрифт:
Интервал:
– К Рождеству выращиваем, хорошо их в Москве покупают, – объяснила она. Потом последовали огород, две солидные теплицы с огромными, безупречно ухоженными и подвязанными кустами, на которых наливались пожаром оранжевые крупные помидоры. Наконец, мы зашли в маленький домик, к которому вела тропинка из каменных плит, с обеих сторон усаженная отцветающими уже ирисами и пионами, здесь располагалась пошивочная мастерская. Я заглянула туда. Молоденькая симпатичная женщина, тоже повязанная черным платком, деловито хлопотала среди ворохов ткани. С одной стороны на длинном столе лежали рулоны черной материи. А с другой – стопками были сложены уже, видимо, готовые к продаже веселенькие кухонные фартучки, рукавички и подрубленные полотенчики.
– Ну, вот пока и все наше хозяйство, – сказала «матушка», когда мы вышли из мастерской.
– Должно быть, вам это стоит немалых трудов! – искренне восхитилась я.
– Бог помогает да мои верные помощницы. – Мы снова пошли назад по каменным плитам, но вышли не во двор, а в другую сторону, где в тенистом полумраке за церковным зданием было небольшое, заросшее сиренью старое церковное кладбище.
– Вот кладбище нужно расчистить, могилы в порядок привести… А можно было бы много что еще сделать…
– А священник вам не помогает?
– У него своих дел полно. Да и какой у него штат? Поп да попадья. К тому же и своих шестеро детишек. Вот если бы Бог дал нам трапезную – в таком-то помещении можно было бы и комнатки для новых женщин устроить, и что-то вроде общего зала – для зимней столовой и совместного досуга. Опять же для молений, не приходилось бы по улице идти – трапезная соединена общим ходом с церковью, а то ведь не у всех моих помощниц есть пока теплая одежа… Можно бы и швейное дело расширить – шторы, например, шить, – Таисия будто угадала мои мысли насчет салона штор, – … тапочки теплые тачать, да мало ли еще…
– А доход как распределять будете? – бухнула я.
– Какой, деточка, доход? Нас девять человек. Церковную десятину опять же отдаем, да ведь нас не за деньги, из милости Божьей да батюшкиной держат. А не срастется что – куда нам податься? Вот если бы за Церковью Христовой закрепили трапезную, и нас бы тогда можно было бы оприходовать по церковной статье, то и дела бы сразу в гору пошли. А то птичьи права, они и есть права птичьи, а польза от нашего дела большая. И это не деньги. Это души людские… Рабынь Божьих души… Да и детки теперь беспризорные не редкость. И девочек среди них немало, – Таисия истово перекрестилась.
В общем, я поняла ход «матушкиных» мыслей.
– А как вы сами пришли к Богу? – Я не могла определить, сколько самой Таисии лет. Лицо ее было совершенно гладкое, налитое, без единой морщинки, как у ребенка. Но черный этот платок, плотно надетый на лоб, несомненная полнота под просторными одеждами и этакая хозяйственная властность в голосе, которую Таисия пыталась скрыть за смиренными интонациями, создавали некоторую двойственность – ей могло быть и тридцать, и сорок, а может, и все пятьдесят.
Мы снова вышли в залитый солнцем двор. Таисины «сподвижницы» сновали по нему туда-сюда, что придавало им некоторое сходство с пугливыми черными мышами. А моя собеседница зорко поглядывала вокруг. Мы подошли опять к трапезной с той самой стороны, с которой я начала свой обход утром. Я подняла голову вверх и вдруг увидела, какое это было, несмотря на запущенность, красивое здание. Под самой крышей шла кружевная каменная оторочка, так же были украшены и высокие узкие окна с полукруглыми арочными проемами. Внизу под подоконниками шли ржавые, кое-где оторванные, но все равно изящные металлические карнизы. Я подумала, что если это здание отреставрировать, оно окажется гораздо красивее самой церкви.
– У меня такое впечатление, что трапезная имеет большую архитектурную ценность, чем храм. И, по-моему, она старше церкви на целый век, если не на два. Может быть, новая церковь была построена на месте разрушенной старой? – Я посмотрела на Таисию.
– Ценность не в камнях, а в душах людских. – По тому, как она сомкнула губы и опустила глаза, я поняла, что оказалась права.
– Вот здесь и есть та самая школа, в которой учатся три с половиной ученика и пьянствуют несколько взрослых придурков, прости Господи. – Таисия сплюнула и широко перекрестилась. – И из-за этой так называемой «школы» я не могу приютить тех, кто мог бы еще спасти свои души, – с жаром сказала мне матушка.
На толстой двери уже не было замка. Засов был откинут и гипотенузой спущен на землю. Я приложилась плечом к массивной двери и толкнула. Тяжелая дверь подалась только слегка, и в приоткрывшейся передо мной щели предстало воздушное, залитое светом пространство. Бриллиантовый от крошечных частиц свет вливался прожекторными струями через высоченные окна и освещал каменный пыльный пол. В косых параллелепипедах света в шахматном порядке стояли на полу несколько мольбертов перед сияющей белым гипсовой головой какого-то кудрявого античного человека. За мольбертами стояли ребята разных возрастов – примерно от девяти до четырнадцати – в старых чесучовых раззявленных ботах на черных резиновых подошвах, а один был в подшитых валенках, и в заляпанных краской старых телогрейках, а может и куртках. Я поняла, что, несмотря на солнце, находиться в толстенных стенах трапезной по несколько часов даже сейчас прохладно.
В широких, когда-то давно беленных простенках между высокими окнами висели картины. Среди мольбертов, иногда склоняясь к ним и ученикам, легко и плавно передвигалась невысокая, бледная и очень тонкая женщина лет тридцати пяти, со светлыми, невесомыми, распущенными волосами, с сигаретой в почти прозрачной руке. Ее узкие вытертые джинсы и просторная сиреневая кофта, со свисающими ниже кистей широкими ажурными рукавами, то ли скрывали, то ли, наоборот, подчеркивали ее почти картинное изящество и придавали ей сходство с вовсе не печальными, но всегда бледными голландскими мадоннами. Когда она поднимала руку с сигаретой, чтобы указать на что-то ученику, края рукава выворачивались наружу, как у полевого вьюнка – такого же нежного и сиренево-бледного, как эта женщина, а потом, в падении, при опускании руки, опять изящно падали на кисть. В этом, я поняла, и заключались все прелести и шик этой слишком просторной и откровенно самодельной кофты.
Наверное, передо мной и была директор художественной школы.
– Я войду! – обернулась я к «матушке», но она смотрела мимо меня. Ее черные пронзительные глаза были устремлены на художницу, и в них светился такой яростный огонь то ли гнева, то ли ненависти, что мне на секунду пришла в голову странная мысль, что картины, вывешенные на стенах трапезной, могут воспламениться от одного ее взгляда, как в какой-то фантастической религиозной истории.
Преподавательница тоже обернулась на скрип приоткрывшейся двери. «Матушка» исчезла за моей спиной, и только яростно прошуршали за угол ее черные одежды. Тогда я шагнула вперед и громко сказала:
– Здравствуйте, Лидия Васильевна. Я из газеты.
За что я люблю свою профессию – при слове «газета» большинство обычных людей, не избалованных известностью и докучливостью папарацци, смотрят на тебя с интересом и с надеждой, как на хорошего врача, к которому попасть можно только по блату. Правда, старые журналисты говорят, что это со временем надоедает, но я пока еще не пресытилась. Я только начинаю. Вот и сейчас Лидия Васильевна подошла ко мне с такой радостной поспешностью, что мне стало даже немного неудобно за «матушкину» окрошку.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!