Месть Анахиты - Явдат Ильясов

— Полюбуйся! — Красс злорадно поднес к его безумным глазам круглое зеркало.

И Эксатр прочитал у себя на багровом лбу отраженную надпись: «Верни беглого Крассу».

Заклеймили! Лучше б они исхлестали его бичами.

Такой человек, как он, способен выдержать любую боль, но не сможет вынести позора.

— Деркето накажет! — заплакал невольник. — Запомни, Красс: она тебе отомстит…

— Хе, поэзия!

Эксатр наотрез отказался считать и переписывать добычу:

— Ты выжег мне мозг.

Его приковали к низу колонны, чтобы пришел немного в себя. И, дергаясь на прочной цепи, он временами выл, как собака.

— Вой, — со смехом поощрял его Красс. — Наконец-то ты принял обличье, достойное пса раба.

— О Анахита! — молился Эксатр. — О Ардвисура-Анахита…

Он искусал себе руки и чуть не обломал острые зубы о железную цепь.

И вдруг запрокинул голову, закрыл глаза — и запел. Никто никогда в этих краях не слышал песен таких тягучих, надрывистых, всего из пяти переливчатых тонов, на таком гортанном, грубом, шипящем языке.

Может, и для него самого это был чужой язык, усвоенный где-то в долгих скитаниях. Песня другого народа, другой даже расы: в ней звучало эхо далеких лесистых гор и сквозила необъятность желтых степей под чистым синим небом.

Эксатр бросил песню, едва начав, показал, тараща глаза, язык Мордухаю, сплюнул — и завалился спать.

— Не горит, — сказал он с усмешкой. Хотя лоб у него горел. Душа — тоже.

— Хэ-хэ. — Мордухай толстым пальцем постучал себе по виску. Мол, рехнулся наш умник.

Так был посрамлен заносчивый варвар, который не мог мириться с неволей. Красс торжествовал. Он одержал победу над строптивцем…

Красс пожаловался Едиоту:

— Письмоводитель мой… захворал. Не поможешь ли пересчитать добычу? Я не знаю здешних цен.

— У меня есть отличный письмоводитель! — сказал с готовностью Едиот. — Я и сам тебе помогу.

Негоциант привел молодого приказчика с бледным тонким лицом, тонким носом, большими черными глазами и маленькой черной бородкой.

— Натан его имя.

Натан серьезен, тих и внимателен, сама исполнительность.

Они, помолившись, приступили к работе. Ни одного браслета, камня, кольца или кубка, ни одной монеты, диадемы, подвески, бляхи, серьги, перламутровой бусины, вазы не пропускал Красс мимо внимания. Своими руками ощупывал каждую вещь. Все до последней дешевой стекляшки бралось на учет; уже в первый день они насчитали добра на несколько десятков тысяч драхм.

— Тут его на миллион! — восхищался Едиот.

У него дрожали руки. Впрочем, как и у Красса. Лишь Натан невозмутим. Он спокойно, четко и деловито царапал римские цифры на восковых писчих досках. Толковый юноша.

— Не отдашь его мне? — шепнул завистливо Красс Едиоту. — От Эксатра, я вижу, больше не будет пользы. Проклятый Лукулл! Подсунул мне чудо…

— Что ты? Племянник. Учится у меня торговому делу. А вообще-то, — совсем понизил он голос, — сколько дашь?

— После, после…

К вечеру они измотались. Красс велел принести поесть. Он брезгливо следил за тем, как ест Едиот. Грязный, вонючий, во всем неопрятный, он и ел неопрятно: разодрал руками соленую рыбу и, не утруждая себя ее очищением, чавкая, грыз ее, как зверь.

Только деньги он считал красиво: его большие грубые лапы от прикосновения к золоту приобретали музыкальную чуткость и нежность…

Когда старики задремали, Натан взял плоский хлеб, кувшин с вином, разбавленным водой, и вынес Эксатру.

— Я потрясен твоей добротой! — воскликнул Эксатр ядовито. К хлебу не притронулся. — Прямо хочется плакать, да выжег мне слезу Красс. Не боишься: Яхве накажет за то, что ты бросил хлеб псу- чужеземцу, рабу?

— Мы все тут рабы, — тихо сказал Натан.

— А, — Эксатр пригляделся к нему, — похоже, ты не совсем глуп. — Он отломил от хлеба кусок, сунул в рот. — Слышал, грамотей, о Вавилонском плене?

Натан, присев, задумчиво чертил осколочком известняка на каменной плите понятные лишь ему одному письмена.

— «И выселил весь Иерусалим, — вздохнул Натан, — и всех князей, всех художников и строителей… всех храбрых, ходящих на войну, увел Навуходоносор на поселение в Вавилон», — припомнил он строки из Писания.

Его большие черные глаза смотрели печально, как будто то, о чем он говорил, случилось вчера, а не пятьсот тридцать с чем-то лет назад.

— Тогда ты должен знать, кто освободил ваших предков из Вавилонского плена и вернул их домой. — Эксатр выпил вина.

— Персы. Царь Кир.

— То-то же! А парфяне — наследники персов.

— Ты перс, парфянин?

— И то, и другое. И еще кое-что. Мы все на Востоке соседи: живем под солнцем одним, одним воздухом дышим, едим один хлеб. Должны держаться друг за друга. А вы с хозяином преданно служите Крассу — чужаку, заклятому врагу парфян. И не только парфян. Он ненавидит весь мир. Даже свой Рим. Погодите, он доберется и до вашего храма Яхве.

— Посмотрим, — тихо сказал Натан. Он занес ладонь над начертанными закорючками, чтобы стереть их. Но, передумав, оставил на камне храма богини Деркето. — Не встречал ты в Риме, — спросил Натан через силу, — девушку по имени Рахиль?

— Встречал, — отшатнулся Эксатр. — Она на кухне у Красса.

Молодой еврей низко-низко понурил голову. Эксатр понял:

— Любовь?

Натан кивнул, не поднимая головы. На письмена крупной дождевой каплей упала слеза.

…В горах выпал снег, ледяной северный ветер засвистел в голой пустыне. Телохранители Красса, раздобыв в храме жаровни, всю ночь грелись возле них. Мордухай всю ночь сидел возле Эксатра, сторожа его. С вечера, намотав цепь на огромный кулак, сводил взбунтовавшегося раба по нужде, как собаку, и вновь прикрутил к тонкой колонне.

— Идиот! — ругался Эксатр. — Притащил бы жаровню и грелся, и мне перепало бы хоть немного тепла.

Мордухай не отвечал. Прислонившись к столбу, он думал о чем-то своем. Какие-то видения посещали и его дремучий мозг.

Ночь. Ах, ночь! Чего не творится ночью…

— Мэ-э, — услышал утром Красс. Охранники-ликторы спали. Спал Едиот. Спал Натан.

Мордухай, с кляпом во рту, с железным ошейником, врезавшимся в жирную белую шею, мычал, привязанный к белой колонне:

— Мэ-э… — Он в страхе глядел в глаза господину.

— Где Эксатр? — взревел «император».

От крика все проснулись.

— Гы-ы…

На лбу Мордухая виднелась кровавая надпись: «Верни разум Крассу».