Уготован покой... - Амос Оз

Сколько разных странных людей, думал Иолек, силятся выразить чаяния народа. Пользуются похожими выражениями. То и дело меняют старые мелодии на новые. Излагают устно и письменно надежды, жалобы, тоску, будто у этого выплескивающегося через край словесного потока есть сила, способная заглушить едва слышный внутренний голос: почему же, почему остывает измученное сердце…

Люди налаживают переписку с дальними заморскими родственниками. Копят деньги, законным и незаконным путем обменивая их на валюту. Вкладывают деньги в зарубежные банки. Подвалы новых домов теперь обустраивают так, чтобы могли они служить бомбоубежищами, способными укрыть от любой бомбы. Военные власти, со своей стороны, заняты накоплением сил. Возможно, вовсе не из равнодушия оставили они без внимания идеи инженера Шалтиэля Палти, а, напротив, именно потому, что подобная или похожая на нее ракета уже прошла суперсекретные испытания. Давид Бен-Гурион, основатель Государства Израиль, его первый премьер-министр и министр обороны, всегда с энтузиазмом и волнением выслушивал подобные научные идеи, да и нынешний глава правительства, Эшкол, выделяет большие суммы на исследования и технические усовершенствования. Кто знает, какие расчеты ведутся под покровом ночи, какие фантастические предположения и возможности обсуждаются шепотом между военачальником и изобретателем. Или между мужем и женой во тьме их спальни. Что же будет, что же будет, если, не дай Бог, колесо счастья повернется в другую сторону, если в итоге все это закончится «очень плохо»? Даже в веселую мелодию, что доносится в эти минуты через открытые окна из всех радиоприемников, вкралась какая-то грустная нота…

Все возможно. Все открыто для толкований. Крик и смех. Брань и ссора. Ночные кошмары. И страшные воспоминания. И угрозы войны, раздающиеся из Каира… Все можно толковать по-разному. И об этом стоит сказать пару слов, когда придет мой черед выступать на заседании руководства партии. Эшкол, со своей стороны, вчера пообещал населению, что наши мечты, пусть медленно, шаг за шагом, будут воплощены в жизнь. Но всякие ученые мужи из числа беженцев беспрестанно публикуют в газетах статьи со ссылками на «уроки истории», «теории циклического развития», «судьбу еврейского народа» и прочее. Похоже, что лишь на первый взгляд страна кажется погруженной в зимнюю спячку. Под зимними одеялами люди ворочаются с боку на бок, оценивают ситуацию, сражаются с полчищами угрожающих нам кошмаров, отгоняя их от себя, ведут сложные расчеты. Человек шепчет своей жене: «Пусть будет… Кто знает… Для большей безопасности… На всякий случай…» А люди молодые, Ионатан и его товарищи, возможно, говорят друг другу, используя такие привычные формулировки: «Не упустить бы момент…» или «Кто знает, что будет завтра…»

На бульваре Хен, позади театра «Габима», прошел Иолек мимо группы старых печальных евреев, облик которых слегка напоминал антисемитские карикатуры. На их лицах застыло омерзение, смешанное с отчаянием, какая-то горькая усмешка. Они теснились на скамейке, наверняка устав от долгой дискуссии. Сидели молча, жевали табак и глядели перед собой, словно прозревая будущее и заранее принимая приговор.

Некий человек, соблюдающий религиозные предписания, Авраам Ицхак Хакоэн Ятом, хозяин маленького агентства по продаже стиральных машин, забросив свою торговлю, объявил голодную забастовку у здания муниципалитета. Иолек знал об этом из газеты. Человек угрожал принять голодную смерть, если раз и навсегда не будет снято проклятие и отлучение, которому несколько веков назад — незаконно, по мнению бастующего, — подвергся философ Барух Спиноза. Для ведения переговоров от имени мэра города к нему вышел один из чиновников, но тут хлынул проливной дождь и загнал обоих в вестибюль здания.

…Где-то там, на востоке, безмолвная и спокойная, лежит великая пустыня. Она простирается на восток, на юг и юго-запад. И размеренно дышит в тишине. А вдали — так повелось со дней творения — виднеются горы.

По ночам в пограничных поселениях напряженно всматриваются во тьму часовые, пытаясь проникнуть взглядом сквозь густой мрак, но за близко подступившей темнотой не видно ничего, кроме темноты дальней. И когда они присаживаются под жестяным навесом на кипу мешков, чтобы попить среди ночи всем вместе чаю, завязывается меж ними беседа, и, возможно, приглушенными голосами обмениваются они такими фразами:

— Какая тишина… Кто бы мог поверить…

— Может, это кончилось?

— Кто знает…

— Пока все тихо. Поживем — увидим.

На заседании руководства партии глава правительства Лени Эшкол сказал, открывая дискуссию: «Возможно, товарищи, мы и есть самые сумасшедшие авантюристы за всю историю еврейского народа. Но именно поэтому мы должны и мчаться во весь опор, и продвигаться шаг за шагом с величайшей осторожностью».

С величайшей осторожностью, думал Иолек, но разве не в этом причина того, что остывает сердце и будет остывать все больше и больше, пока каждый из нас не умрет в одиночестве, в своем углу? И никто из нас не доживет и не увидит, чем все это закончится.

Когда наступила его очередь, Иолек Лифшиц повел речь о связи между положением на международной арене и внутренней ситуацией в стране. Бросил тонкую шутку в адрес молодежи. Выразил уверенность, что в наших силах преодолеть любой внутренний кризис. Но не скрыл и глубокой тревоги, вызванной тем, что стране, возможно, придется справляться одновременно и с внутренними, и с внешними проблемами, такая ситуация может быть нам навязана. Завершил он призывом к бдительности и трезвой оценке событий. Молодым товарищам посоветовал учиться при рассмотрении вопросов, стоящих на повестке дня, не забывать о том, что позади у них еврейская история, страдания, тоска и слезы…

Но почему же, думал Иолек, выйдя из зала и торопясь на центральную автобусную станцию, почему же сердечный холод становится все безжалостнее и поглощает все? Дело не в том только, что нам всем предстоит вскоре умереть, а в том, что так будет для нас лучше. Наше время прошло.

Он знал заранее, чем закончится заседание — решением о создании комиссии более узкого состава, которая должна заново обсудить целый ряд вопросов. Никаких решительных перемен не произошло, никакие выводы не будут сделаны.

Не считая того, что решил он сам для себя: вернуться домой семичасовым автобусом, а в оставшееся время — если только не хлынет дождь — побродить по улицам Тель-Авива, подышать морским воздухом. Кроме того, решил он, надо завтра же уточнить все связанное с этим новым парнем, Гитлином, принятым на работу в гараж без достаточной проверки. Ведь и удостоверение об увольнении из армии тоже можно подделать — кое-где это уже случалось.

Иолек повернулся и медленно зашагал на северо-запад, в сторону моря. Он оказался в незнакомом ему месте. Год назад, зимой 1964-го, здесь был построен новый пригород: люди вкладывали все свои сбережения, занимали деньги под проценты, брали ипотечные ссуды, пускались в сложные комбинации и вот в конце концов поселились в этих белых высоких домах, в удобных, современных, возможно, даже роскошных квартирах. И пусть перевернется в могиле тот чиновник из муниципалитета, который тридцать лет назад, когда, всё бросив, эти люди прибыли в Землю Израиля, насмехался над ними, над их босоногой бедностью.