Человек воды - Джон Ирвинг

И, доставляя удовольствие нам обоим, она начала плавно двигаться подо мой в свойственной ей манере, которая вызывала у меня опасение, как бы она не уплыла от меня. Но она никогда этого не делает, и даже не собирается. Скорее она гребла куда-то в нашей лодке, а я просто прилаживался к ее легкому сильному скольжению. Весь секрет крылся в неутомимости ее сильных ног.

— Должно быть, эти движения полезны для лыжников, — заметил я ей.

— Да, у меня хорошие мышцы, — сказала Бигги, легко раскачиваясь, словно широкая лодка на покрытом зыбью море.

— Я люблю твои мышцы, — сказал я ей.

— О, ладно тебе. Не эту мышцу. И вовсе не мышцу, — сказала она. — Знаешь, для девушки у меня слишком много мышц.

— Ты — сплошные мышцы, Биг.

— Ну, не совсем… Нет, хватит тебе, ты вовсе не о мышцах, черт побери…

— Это место лучше, чем мышца, Биг.

— Еще бы, Богус,

— И это занятие для тебя лучше, чем катание на лыжах, Биг. К тому же оно куда веселее…

— Знаешь, мне не хотелось бы выбирать, — сказала она, и я глубже вошел в нее за это.

Будучи тяжелой, Бигги способна переворачиваться мгновенно, словно лодка, захваченная и унесенная прибоем. Я покачивал ее — мы плыли очень медленно. Мы ничего не весили. Затем море внезапно изменилось и швырнуло нас на берег, где закончилась наша невесомость и где я лежал, как выброшенное на песок тяжелое бревно, а Бигги лежала подо мной, такая же спокойная, как вода в пруду.

Позже она сказала:

— Что ж, пока-пока, — но сама даже не пошевелилась.

— Пока! — ответил я. — Куда ты собираешься? Но она лишь сказала:

— Знаешь, Богус, на самом деле ты не такой уж плохой.

— Ну конечно же, Биг, — подтвердил я, стараясь говорить как можно более небрежно. Но мой голос прозвучал хрипло и глухо, как если бы я давно не говорил. «О, медленный, бархатный голос благополучного совокупления! Я помню, как я встретил тебя, Бигги…»

Сквозь старинный сумрак Тауернхоф-Келлер я тащил потерявшего сознание Овертарфа к лестнице. Я не слишком волновался насчет него. Плохо управляемый диабет Меррилла часто замутнял его сознание, потом снова прояснял — его организму либо недоставало сахара, либо было слишком много.

— Слишком много алкоголя, — заметил герр Халлинг сочувственно.

— Слишком много инсулина или слишком мало, — сказал я.

— Он, должно быть, сумасшедший, — сказала Бигги, хотя была убеждена в этом. Она последовала за нами вверх по лестнице, игнорируя занудство своих уродливых товарок.

— Нам пора идти, — ныла одна из них.

— Это не наша машина, — заявила мне вторая. — Она принадлежит команде.

Пересекая лестничную площадку вместе с Бигги, я догадывался, что она заметила, какой я невысокий. Она смотрела на меня немного сверху. Чтобы компенсировать это, я делал вид, будто мне ничего не стоит тащить Меррилла: подкидывал его, словно мешок картошки, и переступал через две ступени сразу, чтобы Бигги видела, что я хоть и маленький, но зато сильный.

Волоча Меррилла в его комнату, я ударил его головой о дверной косяк, на который налетел, потому что от натуги у меня потемнело в глазах. Бигги вздрогнула, но Меррилл лишь пробормотал:

— Не сейчас, пожалуйста. — Он открыл глаза, когда я свалил его на постель, и уставился на верхний свет, словно это был сверхинтенсивный пучок света от лампы над операционным столом, на котором он лежал, неподвижный, ожидая операции. — Я ничего не чувствую, ничего, — заявил он анестезиологу, затем он ослабел и сонно закрыл глаза.

— Если вы хотите все вытащить из этого чемодана, проворчал он, — то должны положить все обратно на место.

Пока я извлекал все эти пузыречки с индикаторами и пристраивал подставку с пробирками для теста его мочи над раковиной, Бигги прошептала своим гарпиям у двери, что соревнования закончились, что комендантского часа нет и что машина была взята под честное слово и будет возвращена.

— У Меррилла есть машина… — бросил я на немецком Бигги, — если ты захочешь остаться.

— Это еще зачем? — спросила она. Вспомнив вранье Меррилла, я сказал:

— Я хочу показать тебе стихи, посвященные тебе.

— Мне очень жаль, Боггли, — пробормотал Меррилл, — но это были такие потрясные сиськи. Господи, ну и приманка… я просто должен был выстрелить по ним. — Но он тут же заснул, совершенно обессиленный.

— Машина… — все скулила одна из уродок. — В самом деле, Бигги…

— Мы просто должны вернуть ее, — вмешалась вторая.

Бигги обвела комнату Меррилла и меня заодно холодным, вопросительным взглядом. Где бывший прыгун с шестом держит свой шест?

— Нет, пожалуйста, не сейчас, — объявил всем Меррилл. — Мне нужно пописать… да!

Жонглируя пузырьками и пробирками для теста мочи, я повернулся к девицам, толпившимся у двери, повторив Бигги на немецком:

— Он должен пописать, — и с надеждой добавил: — Ты можешь подождать за дверью.

О, теплая, крепкая велюровая глыба!

Затем я оказался отрезанным дверью от их бормотания в коридоре, до меня доносился лишь сердитый шепот гарпий Бигги и ее спокойное возражение.

— Ты не забыла, что утром за завтраком у нас встреча…

— А кто собирается пропускать завтрак?

— Тебя спросят о сегодняшнем вечере…

— Бигги, а как же Билл?

«Билл?» — подумал я, пока, покачиваясь, вел Меррилла к раковине; его руки хлопали, словно крылья какой-то слабой, неуклюжей птицы, которая пыталась взлететь.

— А при чем тут Билл? — резко прошептала Бигги.

Правильно! Передайте Биллу, что она сбежала с прыгуном с шестом!

Но ненадежное положение Меррилла у раковины потребовало всего моего внимания. На стеклянной полочке, где находилась зубная паста, стояла подставка для пробирок с растворами веселых расцветок для определения уровня сахара в моче. Овертарф уставился на них точно таким же влюбленным взглядом, каким, как я видел, взирал на яркие бутылки позади стойки бара, и мне пришлось удерживать его локоть, чтобы он не соскользнул в раковину, пока я пытался пристроить его обвислый стручок в специальную кружку для писания — пивную глиняную кружку, украденную им в Вене; он любил ее потому, что у нее имелась крышка и в нее вмещалась почти кварта.

— Все в порядке, Меррилл, — сказал я ему. — Давай, писай. — Но он лишь глазел на подставку с пробирками, как если бы никогда раньше ее не видел.

— Проснись, малыш, — теребил я его. — Ну, давай! Пи-пи. — Но Меррилл только косил взглядом сквозь пробирки на свое смертельно бледное лицо, отражавшееся в зеркале. Через плечо он увидел меня, маячившего за ним, — зловещего типа, который, прижавшись к нему изо всех сил, старался удержать его в вертикальном положении. Он уставился на мое отражение крайне враждебно — он меня, видимо, не знал.