Группа особого резерва - Михаил Нестеров

– С возвращением. – Короткая пауза. – Меня зовут Игорь.

– Приятно, – ответил Марк, обходя «телячьи нежности».

– Как самочувствие?

Ответ вертелся на языке Марка: «Как может чувствовать себя человек, который три часа просидел в железном ящике?» Но когда он обронил взгляд на край взлетной полосы, за которой прятались в зарослях ежевики миллионы долларов, он погасил накатившее на него раздражение:

– Как обычно. Миллионером. Собери парашют.

Он приложил ладонь к глазам, любуясь приземлением Адама Хуциева, капитана, покинувшего корабль последним. Не верилось, что на землю опустился простой смертный. Казалось, это сбежал ангел, складывая за спиной чуть подуставшие крылья.

Марковцев подошел к нему и пожал руку. Не отпуская ее, он свободной ладонью указал в ту сторону, куда уводил смутный след самолета.

– Хорошая работа, Адам.

Азербайджанец показался ему наивным ребенком, спросив:

– Значит, ты не жалеешь, что взял меня в дело? – И сказал такое, что засмеялись все, кто находился рядом: – Вокруг столько летчиков…

Роман закрыл глаза. Отчего-то представил себе одну из заключительных сцен в фильме «Скорость». Главная героиня оказывается скованной наручниками. Они стали продолжением ее рук, сцепленных вместе вокруг металлической стойки, крепящейся к полу и потолку вагона. С виду простое положение, а от этого же – страшно обидное. Хоть наизнанку вывернись, хоть скользи вверх-вниз по отполированной руками пассажиров стойке, как в стрип-баре, и все попытки окажутся бесполезны.

Фактически Роман попал в аналогичное состояние. Хоть наизнанку вывернись…

А стоит ли?

Вдруг связь не заработает до того, как в самолете не останется ни капли горючего? Но летчики не станут тянуть до последнего, они не дураки, они жить хотят. Самолет исправен. Можно сказать, полностью исправен. А можно об этом истерично выкрикнуть: «Исправен, мать его!..» Глухонемой экипаж жив и здоров.

Роман даже порадовался за Олега, который выступил в роли спасителя. Но в первую очередь он напомнил разведчика, который, если верить документальной литературе, без перочинного ножа и шага не сделает. Причем ножик должен обладать оптимальным набором функций, включая основное лезвие, штопор, крестообразную и шлицевую отвертки, шило, ножницы, пилку. И Роман дал себе зарок: «Если останусь жив, куплю лучший перочинный нож и не расстанусь с ним ни на миг…»

Он ногой пододвинул к себе ножик и, прежде чем подобрать его с пола, кивком головы и продолжительным взглядом поблагодарил Олега. В первую очередь за то, что тот подарил своему шефу возможность освободить курьеров. Впрочем, через секунду Роман поменял мнение: он не смог представить себе Олега, ковыряющегося с наручниками. Похоже, у него ничего не получилось бы.

Роман же действовал так, словно не раз тренировался открывать наручники с помощью штопора; этот инструмент он выбрал автоматически. Еще не раздался долгожданный и чуточку ущербный лязг металла, еще Роман не ответил улыбкой на улыбку Олега, а перед глазами промелькнули разрозненные картинки. Он словно наскоро просматривал фильм, готовясь к монтажу, чтобы охватить всю сцену общим взглядом. Но даже отдельные моменты дали ему повод к наслаждению. Он видел счастливые лица Марковцева и его сообщников. Вот они сбрасывают маски правителей и натурально становятся людьми. Они неподдельно улыбаются, торопливо открывают сейфы, подбрасывают вверх купюры и, обезумевшие от счастья, подставляют под денежный дождь просветленные лица. И в самый разгар ликованья, в тот миг, когда они достигли кульминации, на себе почувствовали, что значит увидеть себя со стороны, ослепленных самым ярким во вселенной светом, – так вот, тот самый счастливый миг прекращает свое существование, а не растягивается, на что надеялись преступники. Их берут в кольцо вооруженные люди, чьи лица также скрыты под масками, но масками привычными – черными и шерстяными, под масками, которые до сей поры некоторые называют лыжными шапочками.

Роман так увлекся, что пропустил один из самых значимых моментов в своей жизни – это щелчок открывшихся наручников. Он так старался, что едва не перекрутил и так нормально закрученный штопор. Собственно, в его действиях не было схемы, он просто вкручивал штопор в отверстие, искренне веря в то, что очередной виток нажмет на пружину.

Он отбросил наручники и с наслаждением потер запястья, успел качнуть головой, увидев красные, показавшиеся ему стигматами, рубцы, успел послать проклятья на голову террориста, скрывающего свое лицо под личиной Брежнева. Он вернул нож Олегу и поспешил к рампе. Он был уверен в том, что найдет на полу ключ. Маленький, он затерялся бы, не будь нанизан на большое блестящее кольцо, которое могло бы украсить ухо любой афро-американской модницы.

Бог есть, сказал он себе, когда поднял с пола ключ. Он бы поцеловал его, если бы этим ключом ему предстояло освободить от кандалов себя…

Он также поймал себя на мысли, что себя же и не узнает. Что-то чужое поселилось в нем, как будто он заразился вирусом от безжалостных террористов, захвативших самолет. Это уже был не тот человек, который руководил погрузкой, переживал за груз и отчасти за партнеров по команде, был обеспокоен мелочами, которые постоянно ускользали… В нем зародилась мстительность, и сейчас он, кроме удачной посадки на любом аэродроме, пусть даже на американской базе, желал одного: поимки преступников. А уж потом он посмотрит им в глаза. И он отчаянно торопил этот момент, представляя «великолепную четверку» то возле открытых контейнеров, то за решеткой спецмашины.

Олег тем временем, не надеясь на скорую удачу шефа, слишком сильно провернул штопор в скважине наручников и сломал его. Когда Роман приблизился, чтобы освободить товарища, едва удержался, чтобы не покрутить у виска пальцем. Все-таки это благодаря Олегу он сейчас мог натурально махать руками.

Освободив двух других курьеров, Роман оставил одного с Олегом («Ковыряйтесь»), а другому дал задание искать глушитель:

– Представляешь, о чем идет речь? Он может быть маленьким, как магнитола, а может больше. Единственное, что мы знаем о нем, это его схожесть с грозовой тучей, которая не пропускает сигналов со спутника. Начинай с контейнеров.

Роман выдержал паузу:

– Я же займусь бомбой.

Напарник изобразил неодобрение, покачав стриженной наголо головой:

– Экипаж изолирован, но нам от этого ни жарко ни холодно. Что с того, если у них появится возможность выйти в грузовую кабину? Выйдут на свежий воздух.

С доводами товарища Роман спорить не мог. Он был готов сдаться под легким напором его логики, но вот последние слова задели его. В них он разобрал издевку. «Выйду на свежий воздух». Да, кажется, он не раз и не два говорил это. А в первый раз – во время загрузки самолета. Он припомнил короткий диалог с бородатым бортоператором экипажа, с которым они на пару руководили погрузочными работами. «Выйду на воздух. Заканчивайте здесь». – «Хорошо. Не беспокойтесь». Покладистый парень. Если не сказать больше – исполнительный. Что уже не могло относиться к его товарищам напрямую. Тогда его слова были обращены к ним тоже и означали одно: нельзя оставлять без присмотра ценный груз, таковы правила. И вот это ему припомнилось. Так и хотелось сказать: сполна.