Вокруг денег. Сарактическая проза - Алексей Мефодиев

– Как ты себя чувствуешь?

На что Юлиан выдержанно отвечал:

– Теперь уже лучше. Не волнуйся.

И только оказавшись дома, в относительной безопасности, он отважился спросить:

– А что, собственно, произошло?

Светлана внимательно посмотрела на мужа, словно оценивая его силы. И, видимо, придя к положительному выводу, ответила:

– Ты вскочил со своего места, забрался на сцену, оттолкнул дирижера, выхватил палочку из его руки и стал дирижировать сам.

«Теперь понятно! Вот до чего шампанское доводит!» – подумал Юлиан и спросил:

– Но как ты об этом узнала? И как ты попала в Париж? Я же сказал тебе по телефону вчера вечером, что перезвоню сам, на следующий день. То есть сегодня.

– О, боже мой! Ты опять за старое. Какой еще Париж!

– Подожди, подожди. Я кое-что все-таки пока помню. Давай еще раз, по порядку. Я слушал Рихарда Штрауса «Так говорил Заратустра»…

– Ну вот! Все правильно. Продолжай, – обрадовалась жена.

– В Гранд-опера, Гарнье… – осторожно добавил математик.

– В Гранд-опера отродясь Штрауса не давали. Там не бывает симфонической музыки. У них другой репертуар – опера и балет.

– Но… – начал было Юлиан.

– Загляни в интернет, если мне не веришь, – рассердилась жена.

– Странно. Где же я тогда это… – замялся математик, – дирижировал?

– Мы с тобой отправились в Московскую консерваторию на Рихарда Штрауса… – терпеливо, как с больным ребенком, начала Светлана.

– Вот оно что! Теперь я припоминаю! Как же, как же! Теперь помню. Значит, это я там. Ну, это же совсем другое дело, – просияв, перебил ее муж.

– Ну, вот и слава богу, – успокоилась жена.

На самом деле Юлиан схитрил. С воспоминаниями о новой прекрасной жизни он, конечно же, не мог так быстро расстаться. Его терзали сомнения. Но математик опасался, как бы его опять не сдали в психбольницу. И терпеливо молчал. Впрочем, терпения ему было не занимать.

Время шло, и душевное здоровье постепенно возвращалось. Свои былые увлекательные приключения Юлиан воспринимал теперь как не более, чем красочный сон. Да и тот, как это обычно бывает, с годами тускнел. К тому же поделиться воспоминаниями было не с кем.

Под шестьдесят Юлиана сделали завкафедрой. По этому случаю его чествовали несколько дней кряду в ресторане и на даче у тестя с Генеральшей. Престарелая Екатерина Петровна неизменно углублялась в длинные повествования о том славном времени, когда Юлиан блистал в школе своими исключительными способностями и непременно получил бы золотую медаль, не перейди ему дорогу Анна Петрова, мать которой работала в РОНО. Заглядывали на огонек обитатели Григорьева Бора, потомки славных предков, послуживших на благо Отчизне. Все было хорошо. Если, конечно же, не принимать в расчет назойливую Генеральшу, алчность которой не убавлялась с годами.

Остроумов, к всеобщей радости, разорился и, продав дом, съехал. Правда, ему на смену пришли другие, которые своими новыми домами и высокими заборами изменили облик поселка до неузнаваемости. Но Юлиан больше не спорил с ними, а лишь снисходительно наблюдал, как человек разглядывает обезьян в зоопарке. Что с них взять?

Но все же по-настоящему математик смог утвердиться в своей воле лишь после кончины тестя и тещи. Дом в Григорьевом Бору, несколько добротных квартир в городе и кое-какие сбережения достались по наследству. И хотя юридически все это добро было оформлено на Светлану, Юлиан почувствовал себя хозяином положения. Теперь ему, наконец-то, не перед кем было отчитываться.

К тому времени математику перевалило за шестьдесят. Часто, сидя в кресле-качалке на террасе своего дома, с накинутым на ноги пледом, он размышлял о том, что, по сути, в конце концов, получил от жизни все, что хотел. Он являлся главой большого семейства. А окружающие, будь то студенты МГУ или местные из старожил, слушали его суждения с неизменным почтением. Те, кто не вписался в его вселенную, были, как досадное недоразумение, давно удалены из списка. Так что никто и ничто более не нарушало душевную гармонию. В конце концов, счастлив тот, кто может создать свой собственный мир, внутри которого, как писал классик, заставить звезды вращаться вокруг себя.

Юлиан смог реализовать напутствие своей матери – войти в Григороборею. Правда, теперь это было совсем не то место и не та среда, о которых когда-то зачарованно повествовала впечатлительная Екатерина Петровна. Но зачем об этом думать?

За исключением двух дней в неделю, когда Юлиан посещал Университет, он просыпался поздно. Долго нежился в кровати. Потом неторопливо вставал, принимал душ и завтракал.

Как-то раз в конце мая они со Светланой завтракали на обветшалой террасе их фамильного дома в окружении вековых сосен. В теплом воздухе словно разливалась истома. Безмятежно щебетали птицы. Из кофейника исходил чарующий аромат крепкого кофе.

– Прошлым летом я перечитала всего Дюма. Этим думаю взяться за Стендаля.

И в молодые годы летом в их кругу было не принято работать, а уж теперь, когда пенсия не за горами, подобное выглядело бы совсем странно.

– Хорошая мысль, – пробасил Юлиан, а сам удовлетворенно подумал: «Как хорошо иметь жену-единомышленника, с кем разговариваешь на одном языке и которая не предаст, не обманет, как некоторые. Наверное, правду говорят, что любовь – это то, что усиливается с годами».

– Я слышал, Канищев Сергей умер месяц назад. Случайно узнал тут, – сообщил Юлиан небрежно. Когда математику удавалось кого-нибудь пережить, то он воспринимал это как свою очередную победу.

– Да что ты?

– Говорят, чуть ли не в нищете умер, – прищурился Юлиан.

– Да уж, бизнесмена из него не получилось, – с сожалением покачала головой жена.

– Куда там! – махнул рукой математик.

– И наука ничего не потеряла от его ренегатства, – вздохнула Светлана, и супруги улыбнулись друг другу.

– Ты знаешь, вчера, пока ты гулял по аллеям, звонил Илья Резин.

– Да? – брови Юлиана поднялись в удивлении, – лет десять о нем ничего не слышал.

– Я его пригласила к нам сегодня, и он согласился. Надеюсь, ты не будешь возражать? – осторожно спросила Светлана.

– Напротив, я очень рад. А почему я должен возражать? – удивился муж.

– Ну, – замялась Светлана, – вы же повздорили тогда у нас на даче, после концерта. Помнишь, ты мне рассказывал.

– Но мы же потом помирились.

– Как здорово! Ты мне ничего не говорил. Я и не знала. Когда, где?

– Ну, как? В Париже.

Светлана прикусила губу.

Поймав ее тревожный взгляд, Юлиан смутился и насупился. На мгновении по его лицу пробежала тень недоумения. Но тут же, как будто вспомнив что-то, он хлопнул себя по лбу, улыбнулся, махнул рукой и с игривой миной произнес: