Вальпургиева ночь - Густав Майринк

– К-конец? – не понимая, актер медленно повернулся к нему; лицо стало дряблым, жизнь снова потухла в его глазах. – Конец? Лондонский пожар и восстание в Индии – это… это начало… конца.

Все обступили одержимого, вопросы сыпались градом но он молчал, подобный безжизненному автомату.

Только русский кучер не двинулся с места, уставившись в одну точку остекленевшими глазами, – узда, которой он намеревался править, ускользнула из его рук

Игра была проиграна. Там, где вспыхивает безумие сектантства, для жаждущего власти не существует ведущей роли. Неуловимый призрак сбросил русского кучера с козел и сам правил теперь каретой.

Рядом с Зрцадло пылал ацетиленовый факел. Резкий режущий свет почти совсем ослепил Поликсену, внимательно следившую за актером в течение всей его речи. Теперь, давая отдых глазам, она перевела взгляд на темный зев отверстия, вокруг которого разместились заговорщики. Из черной глубины нескончаемой чередой всплывали огненные отражения, обжигавшие сетчатку ее глаз.

В этих отражениях стали возникать чьи-то образы – из бездны проникали наверх какие-то призрачные лики; переутомление зрительных нервов сделало невидимое доступным внешнему восприятию. Порождения Вальпургиевой ночи души надвигались все ближе ближе.

Поликсена чувствовала каждую свою клетку вибрирующей в новом, чужом для нее возбуждении.

Слова актера отдавались в ней эхом – будили что-то прежде совсем незнакомое.

Но и мужчины были как пьяные, дурман фанатизма сошел на них; лица исказились они дико, беспорядочно жестикулировали, раздавались выкрики: «С нами говорил Бог…», «Я – Бог, сказал он».

Совершенно бледный, Отакар молчал, прислонившись к стене, не сводя мерцающих глаз с актера, словно изваянного из камня.

Поликсена снова вгляделась в темный зев и вздрогнула: оттуда поднимались уже не образы, закутанные в одежды из тумана, не бледная призрачная действительность – нет, это были уже не отражения: Отакар! Второй Отакар – его подобие, словно тень прошлого, со скипетром в руке!

Потом какой-то мужчина в ржавом шлеме с черной повязкой поперек лица, как у одноглазого гусита Яна Жижки, а вот – в сером тюремном платье – ее прапрабабка, графиня Поликсена Ламбуа, сошедшая с ума в этой башне; графиня мрачно усмехнулась Поликсене, и все двойники смешались с заговорщиками, которые по-прежнему их не замечали.

Подобие Отакара слилось с живым Отакаром, человек в шлеме отступил за спину актера и исчез; его черная повязка резкой тенью внезапно пересекла лицо Зрцадло, а ржавый шлем превратился в спутанные волосы.

Призрак мертвой графини скользнул поближе к русскому и стал его душить, сжимая горло.

Тот, казалось, почувствовал это – начал испуганно хватать ртом воздух. В резком сиянии ацетиленовых факелов образ графини постепенно расплылся, и только ее пальцы белели на горле русского.

Поликсена поняла немой язык этих двойников. Всю свою волю она направила на Зрцадло; при этом вспомнила рассказ татарина об авейша.

Почти в то же самое мгновение в актера снова вошла жизнь; послышалось шипение – Зрцадло с силой втягивал в себя воздух.

Мужчины отпрянули назад: только теперь они заметили происшедшую с ним метаморфозу.

Дубильщик Гавлик, указывая на теневую повязку, крикнул:

– Ян Жижка! Ян Жижка из Троцнова!

– Ян Жижка из Троцнова! – пробежал робкий шепот среди собравшихся.

– Ян Жижка из Троцнова! – взвизгнул чешский лакей, закрывая лицо руками. – Говорила же Богемская Лиза, что он придет!

– Это пророчество Богемской Лизы! – эхом отдалось из глубин помещения.

Зрцадло вытянул левую руку, словно на ощупь искал голову какого-то невидимого человека, стоящего перед ним на коленях.

В глазах актера застыла вечная ночь слепоты. – Kde mas svou pies? – прохрипел он. – Монах, где твоя тонзура?

Потом он медленно, дюйм за дюймом, поднял кулак и обрушил его, как на наковальню.

Все вздрогнули от ужаса, словно актер действительно размозжил череп священнику, как Жижка во времена таборитов.

Поликсене даже показался призрак рухнувшего человека в серой рясе. Перед ее взором вставали истории гуситских войн, тайком читанные ею в детстве, – вот черный Жижка на белой лошади, он в железных латах во главе своего войска: сверкающие полумесяцы кос и колючие созвездия кистеней; растоптанные поля, пылаюшие деревни, разграбленные монастыри. Она видела кровавое сражение с адамитами[23]: нагие мужчины и женщины, вооруженные лишь ножами и камнями, под предводительством одержимого Борека Клатовского кидались на гуситов, вонзая зубы им в шею, пока не были уничтожены как бешеные собаки; последних человек сорок окружили и живьем сожгли на костре. Она слышала грохот войны на пражских улицах, запертых цепями, чтобы хоть немного сдержать натиск безумных таборитов, слышала крики ужаса бегущего градчанского гарнизона, тяжелые удары каменных ядер, лязг боевых булав, звон топоров и свист пращей.

Она видела как исполнилось проклятье умирающих адамитов: «Да ослепнешь ты вовсе, одноглазый Жижка», видела гудящую стрелу, которая вонзилась в его единственный глаз; два капитана поддерживают его за руки, он стоит на каком-то холме, вперив взор в непроницаемую бездну своей слепоты, а у его ног в пронзительном солнечном блеске неистовствует сражение; слышала его приказы, подобно серпам косившие вражеские полки; видела смерть, черной молнией исходящую из его простертой руки. И потом, потом настоящий кошмар: Жижка, умерший от чумы – и все равно, все равно живой! Кожа Яна Жижки, натянутая на барабан! И трескучий, ужасный лай этого барабана! Он обращал в бегство всех, кто его слышал.

Ян Жижка из Троцнова, слепой и бескожий, призрак на истлевшей лошади, скачет невидимый во главе своих орд, ведет их от победы к победе!

Волосы Поликсены шевельнулись при мысли, что дух Жижки восстал и вошел в тело актера.

Как буря, резко и повелительно, рвались слова с губ Зрцадло – жесткие, хлесткие, короткими, обрывистыми, обгонявшими друг друга фразами; их смерч с корнями вырывал последние остатки сознания из мозга присутствующих.

Уже одно звучание отдельных слогов оглушало, как удары дубиной. Что они означали? Этого Поликсена не знала – слишком громко шумела в ушах кровь; но она угадывала сказанное по дикому огню в глазах мужчин, по сжатым кулакам, по склонившимся головам, когда речь после возникавших время от времени пауз снова взрывалась, как ураган, и уносила с собой сердца…