Курт Кобейн. Serving the Servant. Воспоминания менеджера Nirvana - Дэнни Голдберг

Курта очень радовали рассказы Арнольда о легендах джаза и его старомодный еврейский юмор. Однажды Курт сказал мне: «Знаешь, ты очень хамиш» (на идише это означает «уютный»), а потом расхохотался и объяснил, что это Бадди его подговорил так сказать.

После того как Курт пожаловался на боль в желудке, Арнольд посоветовал ему врача по имени Роберт Фремонт, у которого был большой опыт работы с людьми, пытающимися отказаться от сильнодействующих наркотиков. Фремонт был здоровенным широкогрудым мужиком с короткими седыми волосами, которому было вроде лет под шестьдесят. Курту он тоже сразу понравился. «Он очень участливый человек», – с энтузиазмом рассказывал мне Курт после первой встречи с Фремонтом. Уже то, что я слышал в его голосе оптимизм, а не отчаяние, очень многое для меня значило. Доктор прописал Курту курс уколов, и в следующие несколько месяцев тот вообще не упоминал о боли в желудке.

Фремонт не относился к артистам вроде Курта и Кортни с такой же сентиментальностью, как Бадди, и однажды очень раздраженно пожаловался мне: «Они мешуге (в пер. с идиша «сумасшедший»). Слава богу, что они не евреи». Мне поначалу казалось, что Фремонт делал Курту инъекции витамина B12, но Фремонт настаивал, что уколы – просто «плацебо», и Курт чувствовал себя лучше потому, что думал, что ему колют лекарство. Сейчас я понимаю, что врач, скорее всего, мне врал. Чарльз Кросс, автор тщательно проработанной биографии Кобейна Heavier Than Heaven, писал, что это были уколы бупренорфина.

Остаток года, пока Фремонт его лечил, Курт почти все время выглядел счастливым и уравновешенным. В начале 1993 года Фремонт умер якобы от сердечного приступа, хотя были слухи и о передозировке. Кортни сказала мне, что Курт плакал, когда узнал эту новость.

После смерти доктора Фремонта Курт начал экспериментировать с различными антидепрессантами, которые ему прописывали другие врачи. Однажды я рассказал ему, что, когда вижу слова на уличных вывесках, начинаю компульсивно подсчитывать количество букв, а если на вывеске больше одного слова, то переумножаю получившиеся числа. Курт сказал, что у него тоже были похожие навязчивые желания, а потом начал расписывать мне достоинства клоназепама, противотревожного препарата, которым лечился. Я его ни разу не пробовал, да и не увидел никаких свидетельств того, что клоназепам или какие-то другие лекарства помогали Курту лучше, чем курс лечения от доктора Фремонта.

Едва закончив реабилитацию, Курт стал в интервью преуменьшать степень своего знакомства с наркотиками. Он признавал, что ему доводилось принимать героин, но говорил, что полностью завязал и что употребление наркотиков – это глупо. Конечно, ложь об употреблении – это характерная черта многих наркоманов.

Марк Кейтс размышляет: «Мне кажется, Курту очень не нравилось, что молодежь может подумать, что ширяться героином – это круто, раз так делает Курт». Раух тоже вспоминает разговор с ним по дороге в госпиталь на гастроскопию. Курт читал свежий NME и увидел там интервью Криста, в котором басист высказался за легализацию марихуаны.

– Курт повернулся ко мне и сказал, что считает, что Кристу нельзя так говорить в прессе, потому что эти журналы читают дети.

Рауха позабавило это кажущееся противоречие, но подобное четкое разделение всегда было характерно для Курта. Неважно, что́ происходило в его жизни: какая-то часть его разума всегда думала, какой именно образ себя он хочет спроецировать в мир.

На публике Курт настаивал, что прорыв Nevermind стал для него таким же сюрпризом, как и для всех остальных. Однако, хотя некоторые побочные следствия славы действительно сбивали его с толку (как-то он сказал, что с удовольствием бы прошел курс «Основы работы рок-звездой», если бы такой существовал), мне часто казалось, что Курт спланировал несколько следующих ходов Nirvana с такой же тщательностью, как репетировал музыку. Пока «личная» сторона Курта разбиралась с физической и эмоциональной задачей отказа от наркотиков (это было нелегко), а также с беременностью Кортни (ею он был искренне взволнован), его артистическая сторона продолжала беспрестанно думать о его роли и в панк-роковой культуре, и в той огромной картине, которая так быстро появилась после выхода Nevermind. Он был твердо намерен пройти по границе между панковской и мейнстримовой культурами, причем так, как никто раньше не делал.

На каком-то уровне ошеломлены оказались все трое ребят из группы. Дейв говорил, что у него были панические атаки, а Крист – еще и благодаря своему двухметровому росту – стал самым заметным на публике. По его словам, вскоре после премьеры Smells Like Teen Spirit на MTV «меня начали узнавать везде, куда бы я ни ходил. Мне начало сниться, что я голый при всех, – классические тревожные сны». Крист признался, что очень радовался, когда Том Хэмилтон, коллега из Aerosmith, похвалил его басовые партии, но вскоре после того, как внезапно стал звездой, рассказывал испанскому журналисту Рафе Сервере: «У нас стресс, мы все очень тревожимся. Мы просто парни из рабочего класса и не собираемся внезапно полюбить всех людей, которые игнорировали нас раньше. Да ну на хрен. Мы не станем долбанутыми материалистами». Сейчас Крист вспоминает:

– Мы пришли из контркультуры. Мы получали нашу музыку не из мейнстримовой прессы, а из фанзинов. Мы чувствовали себя аутсайдерами и вдруг превратились в группу номер один в мире.

Nirvana, по словам Криста, намеревалась «показать, что не продалась, а возглавила революцию».

Роль Курта в группе привлекла к нему еще и дополнительное внимание, вспоминает Крист: «Он был у нас главным, вокалистом и автором песен». Некоторые мейн-стримовые издания стали продвигать абсурдную, но предсказуемую идею, что Курт – некий «глашатай своего поколения». Даже среди тех фанатов, которые отмахивались от подобных клише, многие искали в нем нечто большее, чем музыку. Подобное давление казалось таким же диким для Курта, каким оно было для Дилана, Леннона или Боуи. Иногда Курту очень не нравилось, когда его узнавали на публике, так что он начинал носить очки без диоптрий или еще каким-то образом менял внешность.

Монтгомери напомнил мне:

– Любой артист хочет быть свободным, а успех этому мешает. Несмотря на то что Geffen Records и Gold Mountain делали все, чтобы дать группе полный контроль над карьерой и сохранить эту атмосферу свободы, они не могли никак повлиять на то давление, которое группа навлекала на себя, когда от нее что-то хотели MTV или Rolling Stone.

Впрочем, во многих важных отношениях слава никак не изменила Курта. Он никогда не тусовался с кинозвездами или другими знаменитостями. Он не стал иначе одеваться, у него не появилось новых дорогих привычек (не считая наркотиков, когда он все же к ним вернулся). Даже на последующих гастролях, когда группа могла позволить себе более качественное ресторанное обслуживание, по словам Криста, «это было для Курта слишком пафосно. Ему нравились макароны с сыром или бутерброды с болонской колбасой».

Еще Крист напомнил мне, насколько противоречивым мог быть Курт в своем отношении к успеху. «Когда мы еще только выбирали лейбл, то встретились с главой Columbia Records, Донни Йеннером». У Йеннера была выдающаяся карьера, но раньше он работал в рекламном отделе поп-радио, а его напряженный, напористый характер был воплощением мейнстримового музыкального бизнеса.