Генерал Краснов. Как стать генералом - Станислав Зверев

В Швейцарии в середине июля 1905 г. «Усилиями Деканозова и Во [Евгений Во, анархист] было закуплено около 25 тысяч снятых с вооружения винтовок и свыше 4 млн. патронов». Правда, с переправкой возникли проблемы.

Деньги на антирусскую революцию шли из многих других зарубежных источников. Террорист Савинков писал, что от американских миллионеров революционные партии получили на оружие миллион франков. По данным американского меморандума 1918 г. (памятная записка для правительства), в то время американские деньги получали Брешко-Брешковская, Чайковский, Милюков, почти все партии брали японские деньги, некоторые получали английские [63].

К 1911 г. была опубликована стоимость «революции» по данным «Лондонской Еврейской хроники»:

Пожертвовано

в Германии 1 150 000 р.

В Англии 1 493 410

В Америке 7 757 760

Итого антирусская «революция» обошлась в 14 251 170 р. [91, 28.1.1911].

Раздел «На войне»:

«Иркутск. 30 марта. «Миг вожделенный настал — окончен мой труд многодневный»… 10 марта, на станции Гунчжулин я получил предписание: с получением сего отправиться к месту постоянного моего служения.

Как ни привязался я к армии, как ни любил я по самой природе своей, дикой и непоседливой, бродячую жизнь, опасности и пир смерти — я был доволен тем, что служба моя как писателя кончалась, и начиналась снова столь обожаемая мною служба в строю. Уже слишком много было на этой службе. За каждую строчку, что за строчку, за каждое слово дай отчет. Мало кто понимал, что я пишу.

Они ждали от меня истории войны»… а он писал, как сражаются и умирают на войне солдаты. А. Н. Куропаткин, провожая Краснова в строй, пожелал такого же успеха в строю, как в литературе. «Память о милостивом внимании [Куропаткина] будет всегда священна для меня» [88] При Империи Краснов сдержал обещание, издав в 1915 г. роман «Погром», который последовательно оправдывает Куропаткина за пережитые Армией неудачи. Краснов ставит Куропаткина рядом со Скобелевым, напоминает о неисполнении его указания вооружить и укрепить Порт-Артур.

Один из главных героев, Шримс, после многих отступлений, продолжает считать Куропаткина великим человеком. «Алексей Николаевич получил невыполнимую по существу задачу. Мы легко можем критиковать и осуждать его, но если нет войска, если нет снарядов…». Общество, «избалованное победами во все войны», требовало ненужного, опасного наступления. Куропаткин не мог справиться со «слишком» великим делом, а о нем распускали гнусные сплетни об измене и полоумии… Даже на самой последней странице романа Краснов отпускает сожаление о Куропаткине — он вынес весь погром на своих плечах. Это его судьба, а не вина. Не забыт и Император. «Бедный Государь! Мы не оправдали его доверие» [99, с. 409].

Фаталист и Лорелея довезли Краснова до Харбина из Гунчжулина, сделав 282 версты за 8 дней. «Война разорила меня», средств держать двух лошадей больше не было. Краснов тяжело переживал расставание с лошадьми в Харбине. Фаталист попал к любителю лошадей, Лорелея продана на конский завод есаула Кенике. «Когда-нибудь для ваших детей я опишу войну так, как лунными ночами рассказывала про нее Лорелея Фаталисту, а я подслушивал. В их терпеливом, лошадином страдании есть что-то святое…»

«Мне довелось описывать самые тяжелые минуты жизни русской армии. Отступления, неудачи отступления. Это наложило на меня тяжелый отпечаток, боль в сердце стала частой — я не в силах более писать».

«Я возвращаюсь в первобытное состояние. И после тяжелой, но и величественной жизни войны, после океана страстей, мне дорогие казармы кажутся тихой пристанью. И почему-то вспоминается мне сказка о рыбаке и золотой рыбке; после многих мечтаний я опять стою в прежней своей бедности над разбитым корытом.

Будто и не было ничего.

Прочтите и вы — и забудьте мой неясный слог, мои бледные очерки, плохие характеристики — будто и не читали ничего и не видели этой тяжелой картины страданий России с февраля 1904 года по апрель 1905 г.

П. Краснов» [88].

Столь трогательно и с присущей ему скромностью Петр Николаевич прощался со своими постоянными читателями. Иначе выглядит последняя, сорок девятая глава двухтомника «Год войны». В ней Краснов пишет о фронте после его ухода: надеялись на 2-ю Тихоокеанскую эскадру Рожественского, на нового главнокомандующего ген. Линевича; приходившие из России полки снижали дисциплину, как и вести о беспорядках, и вера в победу таяла.

Краснов не писал, что и Япония победить Россию не могла. Чисто физически она не могла этого сделать и не менее чем Россия, в условиях усиления внутренних беспорядков, нуждалась в мире. Обе воюющих стороны воспользовались предложением Т. Рузвельта. В России писали 16 июля: «Можно сказать без преувеличения, что Государь доверяет ему [Витте] в известной степени честь России, достоинство Своей великой державы. И современники, и история будут судить его строго, разбирать подробно все условия его миссии. Перемирие будет в высшей степени выгодно японцам и в высшей степени не выгодно нам . Между тем мы знаем, что настоящая мобилизация прошла очень спокойно и правильно по всей России. Очевидно, в русском народе поднялось чувство опасности несчастья не сломили его» [88, № 4113].

В ответ на подобную телеграмму оренбургского духовенства Государь 18 июля заверил: «Русские люди могут положиться на меня. Я никогда не заключу позорного или недостойного Великой России мира» [61]. Тогда же Государь на докладе графа Ламздорфа обозначил свои условия: «Я готов кончить миром не мною начатую войну, если только предложенные условия будут отвечать достоинству России. Я не считаю нас побежденными, наши войска целы, и я верю в них» [33], далее Он был согласен на уступки в Корее — «это не русская земля», категорически не допускал плату контрибуций и ограничения вооруженных сил на Дальнем Востоке.

О ходе ведения переговоров часто докладывал Императору В. Н. Коковцов, и хотя революционер Бурцев писал Витте в Портсмут: «Надо уничтожить самодержавие; а если мир может этому воспрепятствовать, то не надо заключать мира», Витте руководствовался требованиями Императора, сказав об уступке Сахалина, что «уступка каждой пяди земли, не составлявшей к тому же повода к войне, являлась бы признанием России побежденной. Основным же положением переговоров о мире, прочном и почетном, является сознание, что Россия во всей совокупности ее государственных сил и средств не побеждена» [1]. Несмотря на уступку половины о. Сахалин, «24-го, 25-го и 26-го августа, в Токио, толпа разнесла редакцию официозной газеты «Кокуминь», сожгла дом министра внутренних дел и несколько полицейских сторожевых будок, сбросила с пьедестала статую маркиза Ито, забаррикадировала улицы, перегородила мосты проволочными заграждениями, разрушила несколько христианских храмов, в том числе и православный, убила 10 христианских миссионеров и выдержала несколько кровопролитных стычек с войсками и полицией» [!] — так велико было возмущение в Японии результатами войны, которые стоили ей столь дорого.