Западня - Мелани Раабе

– К чему вы клоните?

Во рту у меня появляется солоноватый привкус.

– Не знаю. Вы явно симпатизируете этой героине, Бритте. Несмотря на то, что по сути своей она отвратительна, – говорит Ленцен.

– Отвратительна?

У меня вдруг нестерпимо начинает болеть голова. Стена напротив меня выгибается, как сеть, в которую кто-то попался и пытается вырваться.

– Да-да! – говорит Ленцен. – Такая хорошая, такая милая, такая чистая. Прямо диснеевская принцесса. В реальной жизни такая девушка была бы просто невыносима.

– Правда?

– И очень странно, что старшая сестра, простите, забыл, как ее зовут…

Голова раскалывается.

– Софи, – подсказываю я.

– Что Софи так хорошо может с ней ладить. Бритта говорит сестре, что ее возлюбленный ей не подходит. Тычет в нос своей крутой работой в Париже. Мелочно придирается к сестре, к ее фигуре, к ее одежде. Высокомерная диснеевская принцесса. Хотите честно? Будь я женщиной, будь я на месте Софи, меня бы эта Бритта сильно раздражала. Возможно, я бы ее даже ненавидел.

Так оно и было, думаю я.

Когда до меня дошло то, о чем я только что подумала, это было как удар. Откуда пришла эта мысль? А ведь она не нова – я чувствую это. Я уже часто думала об этом сама, только не так явно. Потаенно. По ту сторону боли.

Что же ты за человек, Линда?

Так нельзя думать, но я так думаю. Да, я ее ненавидела. Она была самодовольная, надменная, она поглядывала на всех свысока, святая Анна. Анна, которая могла ходить в белых одеждах, которые никогда не пачкались. Анна, которой мужчины писали стихи. Анна, к которой ушел бы от меня Марк, если бы она того захотела и о чем она никогда не позволяла мне забыть. Анна, чьи волосы даже в походе были как после парикмахерской. Анна, чье имя читалось одинаково – что с начала, что с конца. Анна, Анна, Анна.

Что происходит?

Барахтаюсь изо всех сил, выныриваю на поверхность, проясняю мысли. Я знаю, откуда это. Мое чувство вины. Не что иное, как мое коварное пошлое чувство вины. За то, что не смогла спасти Анну. Оно разрывает меня, а сознание, чтобы избежать полного уничтожения, ищет выход – любой, даже такой ничтожный и жалкий, как мысли о том, что не такая уж она была хорошая, моя сестра.

Какие жалкие и ничтожные потуги Ленцена. И как ничтожна и жалка я, если поддаюсь на его уловки. Слишком возбуждена, слишком устала, слишком податлива. В голове пульсирует боль. Надо собраться. Ленцен взял ладью, но ферзь и король еще на доске. Сосредоточиваюсь. И по мере того, как прихожу в себя, понимаю, что я услышала на самом деле. Что он на самом деле сказал. Ведь как он говорил? В словах его была личная злость на нее. На Бритту. На Анну. И мне все становится ясно. Господи.

Я ведь об этом ни разу не подумала. Я всегда исходила из того, что полиция поймала бы преступника, будь он связан с Анной, не будь она случайной жертвой. А сама считала, что Анна умерла потому, что кто-то воспользовался обстоятельством, что молодая симпатичная девушка жила одна на первом этаже и иногда оставляла открытой дверь на террасу. А может, это не так? Может, это не несчастный случай? Такое ведь возможно? Может, Анна действительно была знакома с монстром?

– И потом, – продолжает Ленцен таким тоном, словно и не заметил моего смятения, с которым я пытаюсь совладать. – Очень захватывающим, на мой взгляд, получилось описание убийства, собственно та глава, где Софи находит сестру. Это очень трогает, когда читаешь – сопереживаешь героине. А каково вам было, когда вы писали эту сцену?

У меня задергалось правое нижнее веко, и я ничего не могу с этим поделать.

– Трудно, – отвечаю я.

– Фрау Конраде, – говорит Ленцен, – надеюсь, у вас не создается впечатления, что мне не нравится ваша книга, знайте, это не так. Например, главная героиня Софи – мне было очень интересно следить за ней на протяжении всего романа. И все же есть несколько моментов, которые, намой взгляд, несколько выпадают из общего строя книги. И мне, естественно, воспользовавшись случаем, хочется узнать непосредственно у автора, почему эти моменты изображены именно так, а не иначе.

– Вот как? – говорю я. Мне нужно время, чтобы справиться с приступом тошноты, и вообще, мне нужно выиграть время. – Кто еще, кроме жертвы, на ваш взгляд, выпадает из общего строя?

– Кто еще? Например, убийца.

– Да?

Это уже очень интересно.

– Да. Убийца представлен бездушным монстром, типичным психопатом. И потом, этот дешевый ход, что он обязательно должен был оставить что-то на месте преступления. От писательницы уровня Линды Конраде я ждал более сложной прорисовки персонажа.

– Но ведь бывают же на свете психопаты, – говорю я.

Один из них сидит напротив меня, думаю я. Но вслух не говорю.

– Согласен. Но в жизни их очень мало, а между тем они появляются в подавляющем большинстве детективов и триллеров. Почему же и вы вывели такого одномерного, плоского героя?

– Я считаю, что добро и зло существуют на самом деле. И это я пыталась показать.

– Зло как таковое? Вы уверены? Разве оно не есть в каждом из нас?

– Возможно, – говорю я. – В той или иной степени.

– Так что же вас привлекло в преступнике из вашей книги? – спрашивает Ленцен.

– Ничего, – отвечаю я.

Я почти выплевываю слова, с презрением.

– Ничего. В холодной, больной душонке убийцы из моего романа меня ничто не может привлечь. Кроме одного – позаботиться о том, чтобы навсегда упрятать убийцу за решетку.

– Это возможно только на страницах романа, – с апломбом заявляет Ленцен.

Молчу.

А сама думаю: вот увидишь.

«Увидит ли? – тут же с сомнением переспрашиваю саму себя. – И как же это будет?»

– Возможно, было бы интереснее, если бы у преступника был более сложный психологический мотив? – продолжает Ленцен.

Ясно, что уже давно он говорит не о моей книге, а о самом себе, пытается найти оправдание. Я это понимаю, он это понимает, и каждый из нас понимает, что другой это понимает. Может, наконец, пора об этом прямо сказать. Отбросить все иносказания и недомолвки. Но вместо этого я спрашиваю:

– Какой же мотив?

Он равнодушно пожимает плечами. Скользкий, как угорь.

– Ну, я же не писатель, – иронизирует он. – Но, скажем, почему бы главной героине не умереть в финале романа? Это было бы более правдоподобно. И в то же время более трагично.

Ленцен пристально смотрит на меня.

Отвечаю на его взгляд.

Он задает следующий вопрос.

Но я не слышу его.

Love, love, love.