Воспитанник орков 1 - Евгений Васильевич Шалашов

дядька — кстати, его звали Карагон — не стал возвращаться домой. Может, рассчитывал подзаработать лишнюю векшу? Свадьба сына — это тебе не шутка, она векшей стоит. Инвудас, сквалыга, не стал рассчитываться с ранеными, решившими вернуться домой, по полной мерке, а уплатил только половину обещанного. Мужики орали, грозили карами небесными, гневом Единого, наказанием от городского Совета, но смирились. Но если припомнить, что в Хандварке они выторговали двойную оплату, можно считать, что внакладе не остались. К тому же, им были оставлены лишние волы — мол, вернетесь в Хандварк, продадите, или себе оставите. Поначалу Инвудас хотел взять за волов векши, но совести не хватило. Все-таки, народ пострадал из-за их экспедиции. Да и лишних волов за собой не потащишь, это тебе не лошади.

От прежнего отряда осталась лишь половина. Тех, кто погиб в ночном бою, похоронили на месте схватки, раненых пришлось отправить домой. Странно, но харкварцы не боялись вновь пересекать болото. Были уверены, что лягушки—переростки больше не нападут. Тем более, что возвращаться будут белым днем, а потом постараются оторваться от топи как можно дальше. Поредел и обоз. Из ста телег крутили колеса лишь шестьдесят. Разумеется, все те, что везли бочки, были на месте. Инвудас, скорее, решил бы оставить караван без еды, а скотину без фуража, нежели расстался бы хоть с одной пустой емкостью.

Удивительно, но в последние дни скрип колес Дануту не докучал. Не то его стало поменьше, не то привык. Если останавливались, то уже не хватало каких-то звуков.

Данут и Карагон сидели в одной телеге. Юноша держал вожжи, а возчик, в благодарность за помощь, потчевал его рассказами.

Карагон был человеком, способным скрасить дорожную скуку. Несмотря на кажущуюся простоту, знал много интересного. Мог рассказать о людях и гномах, о камнях и дальних странах, о болезнях и о войне. Само собой, он участвовал в Аркалльской битве и прославился в ней. Порой Дануту казалось, что все, кто старше его лет на двадцать, обязательно участвовали в Аркалльской битве и, обязательно прославились. Когда он пытался подсчитать, сколько адъютантов было у главнокомандующего, обнаружился целый взвод. А мэтр Байн как—то со смехом сказал, что в Скаллене опубликовано уже штук двадцать воспоминаний инженеров, командующих артиллерией, хотя общеизвестно, что им был Гвалвин Громморд. Ну, это как с бревном основателя Тангейна — Тана Гейна, который как-то потребовал от подданных, чтобы они вышли и убрали в порту все бревна. Так вот, сам Гейн нес бревно вместе с тремя своими людьми, но, сколько теперь потомков «носильщиков бревен»!

— Чинкварт, а может Чикнарт, точно никто не упомнит, как город звали, — донесся до Данута голос возчика, повествующего об истории забытой империи. — В городе этом, в столице, то есть, жило столько людей, что нынче во всем Фаркрайне не наберется. И дома на костях стоят. Сам я не слышал, врать не стану, но говорят, если к стене ухо приложить, стоны и плачь услышишь. Королевство, а то и империя, не только Фаркрайн, но даже и Шенк прихватывала. Из всех поселений сюда товары везли — медь, посуду всякую, украшения, а особенно бирюзу. До сих пор бирюзовые бусы находят, хотя много лет прошло. Ну, а самое главное — провизию и лес. Если много строить, то леса много понадобится. Дома, хоть и каменные, но перекрытия деревянные, крыши там, полы.

— А чего они всё сюда везли? — вяло поинтересовался Данут.

— А везли, потому что здесь жрецы жили. Их все боялись, потому и подчинялись. А самый главный — жрец Солнца. Он дождь вызывал и каждые двадцать лет себя на костре сжигал, а потом возрождался. Отдавал себя в жертву богам, чтобы они к людям хорошо относились.

Карагон сделал паузу, ожидая, что парень начнет ахать и охать, интересуясь, как это жрец мог возрождаться после сожжения? Но Данут почему—то не стал изумляться. Ну, возрождался и возрождался. Бывает. Слегка разочарованный возчик продолжил повествование:

— Жрец свою душу наследнику передавал, а тело сжигал. Так что ему тело, если душа бессмертна? Зато телом он пользоваться не мог. Ему ни жениться, ни собственных детей плодить нельзя было. За это ему статую ставили. Брали скалу, тащили ее сюда, потом вытесывали. Вроде бы — целых двадцать лет, пока жрец у власти был, ему статуи тесали, а он смотрел — нравится или не нравится. В день, когда он сжигался, статую устанавливали. Но как—то однажды, влюбился жрец в девушку, решил свадьбу сыграть, зажить как все люди. И сам понимаешь, если детей растить, тут себя на костер не положишь. Стерпел народ. А что тут поделать? Жрец, он и есть жрец, ему все можно. Поначалу ничего страшного не было. Жрец с молодой женой ласкался, а в остальное время дожди вызывал, а когда сухость нужна, просил у Солнца вёдро. С женой красавицей жил, детей плодил. А потом все стало плохо. Дожди идти перестали, поля высохли. Хотя, думается мне, что не только в дожде одном дело. Раньше здесь другие леса были, кедровые. Сосны уже потом наросли. Все кедры вырубили, а коли деревьев нет, так реки с ручьями высохли. Воды в поле нет, ничего расти не будет. У кого какие запасы были, тем еще ничего, а у кого не было, стали крыс и мышей есть. Опять же, никакие запасы не вечны. Народ, конечно же, во всем главного жреца винил. Есть стало нечего, начала империя разваливаться. То тут, то там мятежники появились, объявили о том, что коли жрец им дождя не может вымолить, так он больше не жрец и теперь они будут жить сами по себе.

— А что, у жреца войск не было? — заинтересовался—таки Данут. — Послал бы отряд, враз бы смутьянов утихомирил.

Парень был согласен с теми, кто решил отделиться от империи, но пытался поставить себя на место главного жреца. Сила! Иного способа, как привести народ к повиновению, он не видел.

— Тут, видишь ли, такое дело, — поскреб недельную щетину Карагон. — Отряды в городе были, только они не могли далеко ходить. Они лишь сам город обороняли. Всю империю из конца в конец и за месяц не обойдешь.

— И к чему ее обходить? — не понял Данут. — Из города, как ты сказал — Чинкварт? послали бы из Чинкварта отряд в то место, где мятежники, вот и все.

— Такое дело, вишь, — повторил излюбленную фразу Карагон и хитровато улыбнулся, довольный, что может