Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли

— И всё же, — заметила Джулианна, понизив голос, хотя Маррон, как ни удивительно, не проснулся, — всё же кто-нибудь должен взглянуть на эту рану, сьер Антон.

— Уверяю вас, мадемуазель, её посмотрят. Только не сегодня и не вы, если вы это имеете в виду. Маррон умрёт от смущения.

Или покраснеет до того, что лопнет.

— Лучше это будем мы, чем какой-нибудь коновал, — упрямо заметила Элизанда.

— Да, но ещё лучше, если это будет главный лекарь. Я пошлю за ним утром. — Рыцарь повернулся было к входным шторам, но вновь остановился, посмотрел на Джулианну и произнёс: — Весь вечер я хотел задать вам один вопрос, но не мог придумать, как сделать это так, чтобы не принизить заботливость вашего отца. Теперь у меня появилась такая возможность. Я мог бы поручить Маррона вашим женщинам, чтобы они промыли и перевязали его рану, если бы в этом была нужда; однако мне сказали, что с вами нет женщин?

— Нет.

Кроме Элизанды, но она не в счёт.

— Могу ли я спросить, почему? Мне кажется странным, что высокородная дама едет на собственную свадьбу в сопровождении одних только мужчин.

— Сьер Антон, в Марассоне у меня были компаньонки, которых я считала своими подругами, были служанки и были рабыни. Я не могла просить моих подруг ехать со мной в такое место, как Элесси. Я не стала приказывать моим рабыням сопровождать меня, а служанки не пожелали этого сами.

Она не могла винить их. Хвала Господу, по крайней мере бремени вины на ней не будет среди прочих многочисленных тягот.

— Ах да, понимаю. Это достойно уважения, мадемуазель Джулианна, хотя я надеюсь, что Элесси покажется вам приятнее, чем вы ожидаете. Осмелюсь только посоветовать вам не говорить этого другим людям или по крайней мере говорить не так прямо. Жители Элесси гораздо чувствительнее, чем кажутся…

— И ждут от женщин молчания и благодарности? Благодарю вас, сьер Антон, это мне уже известно. Я думаю, что вам могу доверять, но обычно я сохраняю большую сдержанность.

Д'Эскриве кивнул, пожелал девушкам спокойной ночи и вновь повернулся к выходу. Элизанда отвела штору и неуверенно выглянула на лестницу.

— Сьер Антон, может быть, мне взять свечу и проводить вас? Монахи ночью оставляют очень мало зажжённых факелов…

— Мадемуазель, единственный факел в замке сейчас горит у вашей двери. Впрочем, не беспокойтесь, у меня глаза как у сокола.

Элизанда приподняла брови, но промолчала. Джулианна подошла к дверному проёму и встала рядом с подругой, глядя, как д'Эскриве осторожно шагает по лестнице, исчезая в темноте. Через несколько мгновений раздалась ругань, о причине которой догадаться было нетрудно: возле выхода во двор таилась небольшая приступка, которую рыцарь в темноте не заметил.

— Сьер Антон, — сладким ехидным голоском пропела в темноту Элизанда, — соколы не видят в темноте.

— Спасибо, — эхом отозвался его голос на лестнице, — это я уже понял…

Не переставая смеяться, Элизанда опустила штору и подошла к очагу.

— Он оставил вино, Джулианна. — Девушка подняла флягу и слегка встряхнула её. Внутри многообещающе забулькало.

Джулианна кивнула. Было самое время ложиться спать, но во фляге оставалось так немного… И жаль будет, если вино испортится…

Взяв наполненный кубок, Джулианна вновь села на постель; Элизанда подошла к окну и завертела головой, пытаясь рассмотреть лестницу.

— Я бы хотела поехать с тобой в Элесси, — медленно произнесла она.

— Нет, — решительно сказала Джулианна. Да, в Элесси у неё мог быть случай узнать, что делала в Роке Элизанда, но Джулианна не хотела кривить душой. Тут она была непреклонна. — Я не могу заставить друга сидеть со мной в одной тюрьме. Ты возненавидишь это, Элизанда, ещё больше моего.

— Да, но я все равно должна быть там. Я буду нужна тебе.

— Для чего?

— Чтобы быть рядом, когда явится джинн. Ты же ничего о них не знаешь.

Джулианна вздохнула, сделала глоток и ответила:

— Элизанда, джинн не явится. Зачем я ему? Какая подобному существу от меня польза? Элизанда ответила только:

— Он обязательно появится. Ты о них ничего не знаешь.

На одеянии Джемаля была кровь, на пальцах — жир, его желудок был полон мяса, а у его костра сидел гость. И Джезра был не единственным, кто видел, какая честь оказана Джемалю, — но единственным, чьи глаза были в счёт.

Со своего места он видел неяркий красный отблеск других костров и движущиеся вокруг них тени людей. И он знал, что каждый из этих людей видит, кто пришёл отведать добычи Джемаля и поговорить с ним и с Джезрой.

Кровь принадлежала мальчику, ребёнку. На закате они охотились на зайцев, чтобы добыть себе ужин перед ночным переходом, и испугали полдюжины коз, которые ушли слишком далеко в поисках травы. Козы стали лёгкой добычей для метких стрелков, затеявших состязания — и Джемаль выиграл три к одному, — но тут из-за камней появился мальчик, протирающий спросонок глаза. Ребёнок посмотрел на охотников и всхлипнул.

Посмотрел, всхлипнул и побежал, но не обратно к скале, где мог укрыться, и не к перебитому стаду — нет, он бежал к тем, кто устроил эту бойню, и на бегу доставал из-за пояса смешной маленький нож.

Одна стрела — и Джемаль стал бы окончательным победителем в затеянном состязании. Но мальчик был храбр и заслуживал лучшего. Джемаль опустил лук и достал кинжал, предоставив Джезре добивать коз. Увернувшись от дрожащего ножа мальчика, он схватил ребёнка за мокрый от слёз подбородок и чиркнул кинжалом по открытому горлу. И только после этого Джемаль заметил свисающий с шеи ребёнка ремешок с голубой бусиной, знак веры и преданности.

Было уже слишком поздно, да и не важно. Мальчик видел их и мог увидеть остальных, а потом рассказать о них в деревне. Его смерть была необходима, и Джемаль убил его так быстро, как только мог.

И всё равно они задержались, чтобы завалить тело мальчика камнями и не позволить лисам растащить его кости. Они прочитали заупокойную молитву — кхалат, взяли каждый по козе и отправились в лагерь, а там рассказали товарищам, где взять мясо.

Они не собирались делиться мясом с другими. Каждое племя само добывало для себя пищу и ехало отдельно, чтобы не оставлять следов большого отряда. Но пришедшего к костру гостя должно накормить, желанный он или нет. А Хасан был желанным гостем всюду, куда бы ни ехал и ни шёл. И если этой ночью он избрал костёр Джемаля, грелся у него и ел добычу хозяина, он был более чем желанным гостем. Слава исходила от него, как свет исходит от огня, и отмечен был он среди мужей.

Он наклонился отрезать кусок поджаристого пузырчатого мяса, и огонь осветил его лицо. Выбритые щеки, крючковатый нос над аккуратной бородкой, белые зубы и поблёскивающие из тени глаза. Что же есть такого в этом человеке, подумал Джемаль, откуда в его голосе сила, которая заставляет вслушиваться в слова, верить им и пускаться вслед за этим человеком в нарушение всех обычаев?