Правосудие Зельба - Бернхард Шлинк

— Мама, ты обязательно должна посмотреть «Диву», когда она опять пойдет.

Мы играли в «зайца и ежа»,[92]и в половине первого, когда игра достигла решающей фазы, у нас кончился рислинг. Я взял свой карманный фонарь и отправился в подвал. Не помню, чтобы я до этого когда-нибудь спускался в подвал без света. Но мои ноги за много лет уже так изучили эти ступени, что я шагал очень уверенно. Пока не добрался до предпоследней площадки. Здесь архитектор — наверное, для того, чтобы бельэтаж выглядел более высоким и представительным, — устроил не двенадцать, а четырнадцать ступенек. Раньше я никогда не обращал на это внимания; мои ноги тоже не зафиксировали этой детали нашей лестницы, поэтому после двенадцатой ступеньки, вместо того чтобы сделать маленький шаг вниз, я сделал широкий шаг вперед и чуть не сломал себе шею. Я, правда, успел вцепиться в перила, но боль пронзила мне спину. Я выпрямился, сделал на ощупь следующий шаг и включил фонарь. От страха у меня на секунду перехватило дыхание — всю торцевую стену площадки закрывало зеркало в гипсовой раме, и в нем, прямо напротив меня, стоял мужчина, направив мне в лицо ослепительный луч света. Прошла какая-то доля секунды, прежде чем я узнал себя, но у меня от страха и боли подкосились ноги. С бьющимся сердцем, на ватных ногах я медленно пошел дальше.

Мы играли до половины третьего. Когда они уехали на такси, я еще раз вскарабкался по темной лестнице наверх, убрал грязную посуду, привел в порядок кухню, потом выкурил сигарету перед телефоном, борясь с желанием позвонить Бригите. Однако старая школа победила.

Все утро я пробездельничал. Лежа в постели, я листал папку Мишке и лениво думал о том, почему он начал собирать этот материал, попивал кофе и грыз слоеное печенье, которое припас вчера к воскресенью. Потом прочел редакционную статью газеты «Цайт», слащаво-сентиментальный опус издателя, политические рефлексии бывшего канцлера с мировым именем[93]и мечтания педанта. Я опять был в курсе дел, и мне уже не обязательно было услаждать свое эстетическое чувство еще и рассуждениями Райх-Раницки[94]по поводу книги Вольфрама Зибека[95]о воздушной кухне пилотов аэростата. Потом я нежничал с Турбо. Бригита по-прежнему не отвечала на звонки. В половине одиннадцатого снизу позвонила Рёзхен, которая приехала, чтобы забрать машину. Я набросил на ночную рубаху халат и предложил ей рюмку хереса. Ее вчерашняя прическа лежала в руинах.

В конце концов мне надоело это безделье, и я поехал на мост между Эппельхаймом и Виблингеном, где погиб Мишке. Это был солнечный осенний день; я ехал деревнями, над Неккаром лежал туман, на полях, несмотря на воскресенье, собирали картофель, кое-где уже виднелись желтые и красные листья, а из труб деревенских гостиниц поднимался дымок.

Сам по себе мост сказал мне не больше того, что я уже знал из полицейского протокола. Я смотрел на рельсы с пятиметровой высоты и думал об упавшем вниз «ситроене». В направлении Эдингена проехал автовагон. Перейдя на противоположную сторону и взглянув вниз, я увидел старый вокзал, красивое здание начала века, четырехэтажное, из песчаника, с круглыми сводчатыми окнами на втором этаже и маленькой башенкой. Вокзальный ресторанчик, похоже, еще работал. Я вошел внутрь. В зале было сумрачно, из десяти столов занято было три. У правой стены стояли музыкальный и игровой автомат и две видеоигры, на отделанной под немецкую старину стойке чахла комнатная пальма, под ней скучала хозяйка. Я сел за свободный стол у окна с видом на перрон и железнодорожное полотно, мне принесли меню с венским, охотничьим и цыганским шницелями, каждый из которых подавался с картофелем фри, и спросил хозяйку, какое у них дежурное блюдо. Plat du jour, как сказал бы Остенрайх. Она предложила жаркое из говядины, клецки с красной капустой, бульон из мозговой кости.

— Пойдет, — сказал я и заказал к бульону кувшинчик вислохского.

Вино мне принесла молодая девушка лет шестнадцати с непристойно пышными формами в сочетании с слишком узкими джинсами, слишком короткой блузкой и слишком красными губами. Она завела бы любого мужчину младше пятидесяти. Но только не меня.

— Приятного аппетита, — сказал она со скукой на лице.

Когда ее мать принесла мне бульон, я спросил ее про аварию на мосту в начале сентября.

— Вы что-нибудь видели?

— Это вам надо спросить моего мужа.

— И что он скажет?

— Ну, мы уже легли спать, и тут вдруг этот грохот. А потом опять. Я и говорю мужу: «Не иначе там что-то случилось». Он встал, взял газовый пистолет — потому что у нас все время кто-то взламывает автоматы. Но автоматы на этот раз были целехоньки. Что-то случилось у моста. А вы что, из газеты?

— Нет, я из страховой компании. Ну и что, ваш муж вызвал полицию?

— Да нет, мой муж же еще ничего не знал. Он увидел, что в зале все в порядке, и поднялся наверх, чтобы надеть что-нибудь. Потом вышел на пути, а тут уже и сирена «скорой помощи». Так зачем ему было еще куда-то звонить?

Ее ядреная белокурая дочь тем временем принесла мне жаркое и с любопытством прислушалась к нашему разговору. Но мать отослала ее на кухню.

— А ваша дочь случайно ничего особенного не заметила?

Было видно невооруженным глазом, что у хозяйки проблемы с дочерью.

— Да она ничего не замечает. Кроме мужиков. Ни одного не пропустит, ну, вы понимаете, о чем я. Я в ее возрасте такой не была.

А теперь уже поздно. В ее взгляде я прочел жадную тоску неутоленных желаний.

— Ну как, вкусно?

— Как у родной матери! — сказал я.

В кухне раздался звонок, и она отделила свою вожделеющую плоть от моего стола.

Я поспешил поскорее разделаться с жарким и вином.

По дороге к машине я услышал за спиной торопливые шаги.

— Эй, подождите! — За мной, запыхавшись, бежала дочь хозяйки. — Вы же спрашивали про аварию? Сотню дадите?

— Это зависит от того, что ты мне собираешься рассказать.

Девчонка, судя по всему, была уже матерая стерва.

— Полтинник — сразу, иначе я ни слова не скажу.

Мне хотелось услышать, что она скажет, поэтому я достал из бумажника две банкноты по пятьдесят марок. Одну я отдал ей, вторую скомкал в руке.