Тень на ярком солнце - Александр Конторович

– С нашего с вами разговора. Наш с вами разговор писали, камера была включена. А ведь это – прямое нарушение должностной инструкции! Нельзя без санкции военного суда записывать допрос или вести трансляцию из помещения, где он проводится. Есть соответствующий приказ, и нас с ним знакомили. Когда потом пришёл дознаватель, камеру выключили!

– Так и подали бы рапорт по команде… – пожимает плечами Ольбрехт.

– И он бы лёг на ваш стол уже через полчаса.

– Хм! – усмехается хозяин кабинета. – А он сообразителен!

– И умеет быстро принимать решения, – кивает «гангстер». – Причём правильные! Мои парни уже успели кое-что рассказать!

– Из него что-нибудь успели выкачать?

– Пока нет. Вот если бы мы задержались ещё на час…

Подполковник поворачивается ко мне:

– А вы, Джон? Как думаете, смогли бы эти мафиози вас выпотрошить?

– Ну, намерения у них были самые недружелюбные…

– И что более всего их интересовало?

– А вот он, – киваю на «гангстера». – Кто таков, откуда взялся, что мне говорил… ну и всё такое прочее.

– Так и сказали бы, – пожимает плечами тот. – Всё равно ничего полезного с того они не выяснили бы. Случайный прохожий… мало ли таких!

– Есть свидетели, которые видели всё, что там происходило. В подробностях!

Оба моих собеседника переглядываются.

И подполковник начинает выяснять мельчайшие подробности. Пару часов я в деталях описываю ему происходившее в той проклятой комнате. Кто что спрашивал, где при этом стоял, что делал…

– С вами работал Марио Делетти, кличка Профессор… Он действительно профессор допросных дел. Очень высокооплачиваемый специалист! – поднимает палец Ольбрехт. – Не сомневайтесь, в его руках вы вспомнили бы даже впечатления от материнской утробы! И если уж наши оппоненты пошли на то, чтобы выкрасть сотрудника охраны посольства! Да ещё и Делетти к этому привлекли… – Он опускается в кресло у стола.

– Да… Я, конечно, подозревал что-то нехорошее, но чтобы настолько…

Могу себе представить его положение! Уж если мне теперь предстоит писать всевозможные бумаги и объяснения не один день, то степень озабоченности подполковника даже и вообразить трудно. Как я теперь понимаю, наша последняя операция – а вполне возможно, и некоторые другие мероприятия – проходила по его ведомству. Нас «играли» втемную. Ну, что ж, обычное дело в армии. Каждый осведомлён лишь в «части, его касающейся» – и ни на грамм более!

– И что же вы теперь собираетесь делать, Джон?

Хороший вопрос! К прежней работе меня теперь не допустят ни под каким видом. Полгода (и это самое меньшее) будет только проверка проходить. Понятное дело, что держать моё место вакантным тоже никто столь долго не станет – уже через пару месяцев кого-нибудь назначат. А меня выведут (временно, разумеется) за штат… И как долго я там буду находиться?

А почему, кстати, Ольбрехт про это спрашивает? Да ещё и в присутствии постороннего? Хотя… тут посторонний скорее я, а этот-то деятель, похоже, чувствует себя здесь вполне свободно.

Честно высказываю свои соображения подполковнику.

– Всё так, – выслушав меня, кивает он. – Инструкция, как ты сам недавно говорил! Что тут поделаешь…

– Не хотелось бы сидеть болванчиком полгода. Я понимаю нашу контрразведку, они теперь будут выяснять, кто именно попытался меня завербовать. Моссад или КСИР? Это их работа, так что претензий нет. Но вы, сэр, вы же можете им объяснить!

– Что именно я могу? Раскрыть перед посторонними секрет государственной важности? Никакая контрразведка, пусть даже трижды военная, не имеет подобной степени допуска…

Он встаёт с места и прохаживается по комнате.

– Ты мне симпатичен, не скрою. Я давно уже наблюдаю за вашим подразделением. Ты там на своём месте. Был…

– Теперь туда назначат кого-нибудь другого. Хотя я порекомендовал бы Хатча…

– Он не офицер!

– Увы… – Я могу только руками развести.

– Благодаря этой стычке теперь и Норман оказался на виду – и с этим тоже что-то надобно делать.

Ага, так «гангстера» зовут Норманом? Запомним на всякий случай. Хотя я не буду сильно удивлён, если у него в каждом кармане по паспорту. Причём на разные имена и фамилии, да и выданы они наверняка посольствами, чьи государства, скажем так, особой приязни друг к другу не испытывают.

Но хозяин кабинета тем временем продолжает свои рассуждения:

– Признать любое участие в произошедших событиях мы не можем. Ни при каких обстоятельствах и ни в коем случае. Единственное, что могло бы это оправдать, – непосредственная угроза нашей операции! Но… я пока не очень понимаю, каким образом мы всё это сможем оформить.

О какой операции он говорит? Вообще ничего не понимаю…

– А угроза раскрытия вашего сотрудника?

– По большому счёту, теперь, когда мы всё для себя прояснили, могу сказать только одно – её не было. Точнее, она настолько исчезающее мала, что ею попросту можно пренебречь… – Он на какое-то время замолкает. – В любом случае, перспективы карьерного роста в Корпусе теперь у тебя весьма сомнительны.

– Да, сэр… Не скажу, что вы меня обрадовали!

– Извини, сынок, но ты и сам тут оказался не на высоте – повёлся на красивую девчонку!

И ведь ничего не возразишь – он совершенно прав! Похоже, что выхода действительно никакого нет. Что ж… ну, один-то плюс тут точно есть – я жив!

– Более того! – К потолку поднимается палец подполковника. – Тебе придётся подписать обязательство сохранения тайны. Иными словами, ты ничего не можешь рассказать об обстоятельствах своего освобождения – даже на суде и даже под присягой!

– Но, сэр! Не могу же я всё время молчать!

– Ещё как можешь! Ты уж мне поверь!

– Начали!

И видеокамера подмигнула световым индикатором.

– Я, первый лейтенант Корпуса морской пехоты США Джон Хает, настоящим объявляю, что добровольно и без принуждения подписываю настоящий документ. – Наклоняюсь к столу и ставлю свою подпись на листе бумаги. – Я полностью отдаю себе отчёт в том, что с данного момента не имею права, без письменного указания руководства, разглашать или любым образом передавать кому бы то ни было любые детали моей работы. Даю своё согласие на применение в подобном случае особых мер судопроизводства и дознания.

И ещё одна подпись появляется под соответствующим документом. Теперь дороги назад у меня нет…

– Запись окончена! – буднично сообщает оператор.

Он неторопливо разбирает аппаратуру, передаёт кассету с записью подполковнику. Складывает технику в кейс и выходит в коридор.

Проводив его взглядом, Ольбрехт поворачивается ко мне: