Русский путь. Вектор, программа, враги - Сергей Кара-Мурза

Существенно при этом, что россияне выступают сторонниками абсолютной легитимности только такой собственности, в основе которой изначально лежит труд самого собственника или тех, от кого он получил ее по наследству. В тех же случаях, когда связь собственности и лежащего в ее основе труда размыта и ускользает от непосредственного восприятия, россияне не склонны уважать ее формально-правовой статус» [103].

Е.Г. Ясин на это сделал такую реплику: «Я исхожу из того, что тип культуры нам придется менять. При той архаичной системе ценностей, которая в России остается доминирующей, нам в XXI в. делать нечего. Если, как я читаю в докладе, только 14 % россиян выступают за утверждение в стране свободной конкурентной рыночной экономики, а 76 % – за расширение доли государства в бизнесе и промышленности (при 14 % в США и 35 % в Германии), то это значит, что ценности и установки подавляющего большинства наших сограждан к модернизации не приспособлены и сами нуждаются в модернизации» [103].

Но, видимо, за время, отпущенное историей Е.Г. Ясину и его соратникам, изменить мировоззрение большого народа они не успеют. Поэтому и надо менять «общественный договор» относительно народного хозяйства России. Блицкриг не удался. Но как наши элитарные экономисты объясняют происходящее, не обращая внимания на мировоззрение населения?

Вот что сказал академик А.Г. Аганбегян, выступая в Новосибирском государственном университете 1 декабря 2003 г.: «Рынок – это система, где производится то, что может быть оплачено со стороны потребителей. В плановом хозяйстве производилось много продукции, которая не была востребована. Например, мы производили в 7 раз больше тракторов, чем США… Когда перешли к рынку, цена на тракторы резко выросла… в результате производство тракторов сократилось примерно в 20 раз. Такие примеры можно привести и по грузовикам, и по бульдозерам, и по железнодорожным вагонам, и по станкам, и по многому другому. Если столько продукции не нужно, то и выплавлять 146 млн т стали бессмысленно – с падением платежеспособного спроса производство стали сократилось в 3 раза.

Сказанное относится и к зерну. Наша страна производила 120 млн т зерна и еще докупала. Этого не хватало, считалось, что для скота надо больше кормов… С переходом к рынку, когда за зерно стали спрашивать реальные деньги, выяснилось, что его столько не нужно. В прошлом году урожай был 84,5 млн т зерна. Это бедствие – на него резко упала цена, вывезено на экспорт 17 млн т и еще 10 млн т остались невостребованными.

Поэтому переход к рынку – крайне болезненная вещь, связанная с огромным сокращением производства».

Здесь разумные привычные понятия вывернуты наизнанку, так что все рассуждение перемещается в какое-то зазеркалье. Почему же тракторы, вагоны, грузовики и зерно были в СССР «не востребованы»? Ведь ими пользовались, их не хватало, экономику требовали перестроить именно для того, чтобы всех этих вещей производить больше: вспомните хотя бы вопли о зерне. Что значит «считалось, что для скота надо больше кормов»? Не надо кормить скот? А потом перестали кормить и детей. Не сказал академик, что в той «экономике ради прибыли», за которую он ратует, «отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела – ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ», – это сказано в «Государственном докладе о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 г.».

Как понимать академика? Так, что понятие потребность у него означает платежеспособный спрос. А если на производство зерна дается дотация, значит, это зерно не нужно. Посудите сами, можно такое сказать в здравом уме? Вот, значит, к чему стремились наши просвещенные экономисты – организовать в стране «огромное сокращение производства»! А значит, и потребления для большинства населения: и пищи, и культуры, и образования. Хороший урожай у этих экономистов – бедствие!

О людях, которые в ходе реформы стали неплатежеспособными (а значит, «не имеют потребностей»), стараются вообще не упоминать. Академик Т.И. Заславская делает важный доклад (1995 г.): «Что касается экономических интересов и поведения массовых социальных групп, то проведенная приватизация пока не оказала на них существенного влияния… Прямую зависимость заработка от личных усилий видят лишь 7 % работников, остальные считают главными путями к успеху использование родственных и социальных связей, спекуляцию, мошенничество и т. д.» [26].

Подумайте, 93 % работников не могут жить так, как жили до приватизации, – за счет честного труда. Они теперь вынуждены искать сомнительные, часто преступные источники дохода («спекуляцию, мошенничество и т. д.»), а главный социолог считает, что приватизация не повлияла на экономическое поведение.

Исключительно важной в дискурсе экономистов-реформаторов была концепция деиндустриализации России. А.Н. Яковлев предложил нашим реформаторам весьма занудливую доктрину – Семь «Д». Это те семь магических действий, которые надо совершить, чтобы в РФ возникло благолепие на базе частной собственности. Четвертым «Д» у него стоит деиндустриализация. Он прибавил к обозначению этой цели бессмысленную оговорку – «экологическая». Мол, ликвидировать промышленность РФ надо из любви к природе.

Этот раздел заполнен бессвязными и не имеющими отношения к теме банальностями вроде такой: «Сегодня более чем очевидно, что материальный и духовный мир едины». Что это такое, причем здесь это? Как из этой чепухи вытекает, что в РФ надо проводить деиндустриализацию? А главный вывод апокалиптичен и столь же нелеп. Если, мол, наши заводы будут продолжать шуметь и дымить, то: «Сначала “положим зубы на полку” из-за почвенного Чернобыля, начнем угасать от химических продуктов и других индустриальных отрав, в смоговых нечистотах. А потом что? Потом экологическая смерть». И подобное словоблудие привлекало нашу интеллигенцию!

Никакого экономического смысла в уничтожении отечественных промышленных предприятий быть не может – даже если они в данный момент неконкурентоспособны. Это операция войны. Создать эти предприятия стоило стране огромных усилий, и решение в момент кризиса раскрыть страну для убийства ее промышленности иностранными конкурентами следует считать разновидностью государственной измены. Д.И. Менделеев ввиду подобной угрозы в конце XIX в. предупреждал о необходимости защитить промышленное развитие народов России «против экономического порабощения их теми, которые уже успели развиться в промышленном отношении». Почему же в конце XX в. верх взяли не мысли Менделеева, а Яковлева и Шмелева? Надо же отдать себе в этом отчет[33].